не может на самом деле.
Вот возьми твою жизнь. Что в ней?
Думать о смерти я начала ровно в семь лет, когда восьмого июня умер мой любимый дед. После похорон мы уехали на дачу в деревню Тарычёво. Сразу за домом начинались луга и овраги. Мысли мои в одиноких прогулках по окрестным тропам я помню до сих пор. Сравнивая себя с многочисленными родственниками, кузинами и кузенами – мы летом жили все вместе – я твердо решила, что я – другая, а значит должна скоро умереть. Это не было печалью, это было тишиной. Думаю, такая работа, если началась, ее уже не остановить. Кого она из тебя делает, святого, злодея или – два притопа, три прихлопа, об этом ты получишь от жизни уведомление ближе к концу.
Выбор, несомненно, ты делаешь сама, но кто ты, вот это для тебя и тайна, бывает, выбрала одно, получила другое.
Всё. Точка. Перестань травить душу. Будь достойна своего одиночества.
Одиноки ты, я, он, она. И все не виноваты…
Пусть она идет по родному городу. В этом городе каждый шаг может вернуть тебя на два, пять, десять лет назад. Ступила, а место заколдованное. Ночь, и всё перемешано бордовой мглой. Какое время года? Сколько тебе лет? Ничто не рискует к тебе приблизиться. Твое сердце сканирует ночь, чтобы хранить ее, наверно до своего конца. И не ты ею владеешь, а, наоборот, она сама, когда и где захочет, берет тебя к себе. И ты снова, как тогда, бежишь по переходам под землею, из-под земли, в проулки мимо глухих стен. Углы домов, лобастые троллейбусы, узкоглазые фонари. А ты бежишь, чтобы всё осталось. Остановишься, и ничего не станет. Стоит ей остановиться, и всё рухнет, и обрушатся на неё стены. Но она бежит, потому что еще можно всё спасти. И знает, что спасет, потому что остался один шанс из тысячи, а это очень, еще очень много.
Вопрос в лоб. Спасла или не спасла? Но дело-то не в этом. Дело в том, что она действовала, нелепо с точки зрения здравого смысла, но действовала, не раздумывая. Оправдание действием. В тяжелой ситуации по-другому нельзя, вот в чем дело. А теперь она уже не может разучиться думать, значит, не умеет действовать, и трудности не для неё. Такие, как город. Город труден сам по себе, поэтому пусть будет деревня.
Поле. Снег. Избы. Неторопливые. Неразговорчивые. Два крыла крыши не стиснуты, не распластаны, лежат белые на черных бревнах. Лететь в небо – далеко не улетишь, а петушиться на месте – так и труда не стоит.
Лишний раз не улыбнутся, только и прогнать меня – не прогонят. Да, Брейгелевских утесов на заднем плане жаль. Нет утесов. И очень все от этого не закончено, путь вдаль бесконечен. И от этого холм, поле, я – все одиноки. Только деревья и запах мокрого снега, смешанный с дыханием печных труб. Это запах бесконечности жизни, не бессмертья, нет. Сиюминутный и вечный. Этим запахом любого человека можно вылечить, меня, например. Этот запах можно пощупать руками. Он на ощупь – соломинка. Ведешь, ведешь пальцем по шелковой трубочке, и вдруг укол и заноза. И тебе смешно, и ты не подозреваешь, что всю