занёс посох для удара по темени съёжившегося у ног мальчишки, как вдруг что-то остановило его. Чудище с недовольством фыркнуло, но потом принюхалось, и снова появилась та же ледяная улыбка…
– Хорошо. У меня есть на сегодня для тебя другая игра, куда веселее прежней.
Взгляд его обратился к тропинке, по которой, не подозревая об опасности, шла семья Колязиных в поисках бесценных грибов да ягод.
***
Все эти два дня Михею Ивановичу не по себе было. Спрашивал у Бога, согрешил ли или, наоборот, благое дело сделал, но ответа не получил ни явного, ни косвенного. Молился бурмистр с усердием, с поклонами до земли.
А ведь мальчишка этот ему сразу не понравился. А всё глаза. Мутные, бездонные, а когда смеётся, так точь-в-точь беса напоминает. Один заезжий художник чёрта намалевал на стене флигеля. Оно, конечно, там бес в аду горел, но всё же каждый почитал за честь плюнуть в бесовскую харю, оттого и флигель загаженный сам стал.
Потому и крестился бурмистр всякий раз, как мальчонка мимо проходил. А зачастил он ходить к барской дочери. Сдружились они, и недоброе почуял в этой дружбе Михей. Новые родители Ваньки каждое воскресенье на службе бывали, а вот сиротку ни разу не привели – опять же подозрительно.
– Забавушка, а ты про цветочек самоцветный не слыхала? – подсел два дня назад он к барской дочери, когда та в куклы играла на скамейке в саду.
– Нет, дядя Михей. А есть такой?
– Говорят, есть. И говорят, растёт неподалёку, в лесу, в самой глуши. Только ты туда не ходи – туда только храбрый витязь дойти может, чтоб достать своей даме сей каменный цветок и доказать, что ради неё он готов на всё. Лес полон чудищ несусветных, и чем дальше туда заходишь, тем страшнее. Только у самых именитых красавиц в вазе такой цветок есть как символ беззаветной любви их бесстрашных рыцарей. Но ты не грусти: подрастёшь, может, и у тебя такие появятся. Всему своё время. То-то же.
Михей Иванович погладил шелковистые волосы Забавы, встал со скамейки и отправился по делам: Ванькины родители оброка задолжали часть ещё с прошлого месяца.
Щёки Забавы горели пунцовым пламенем. Скоро должен был прийти Ванюша, её рыцарь.
А бурмистр добрался до места, условия новые насчёт оброка обсудил, убедился, что ушёл уже их приёмный сын к самим Гусевым, и остался доволен.
Вот только сейчас мучили его каверзные вопросы: согрешил он али дело святое сотворил?
***
– Выбирай, охотник, – скрежетал Верлиока, опираясь обеими руками о посох, воткнутый в землю. Слева послушно сидел Ванька, справа, в шаге от чудища, блуждала, словно в забытьи, семья Колязиных. Чудилось им, наверное, что попали на прогалину, где полным-полно грибов да ягод и только ленивый не наберёт полные корзины. – Тебе решать, кто умрёт сегодня. Да, от моей руки, но ею будешь руководить ты. Сегодня ты сама Судьба. Сейчас я вырву посох из земли и ударю. Направо или налево? Налево или направо? Не заставляй ждать долго – я успею сделать и то, и другое, вот только ты успеешь спасти лишь одну сторону. Так какую?
Матвея прошиб холодный пот. Он не вправе решать. На войне – другое дело: там