ничего такого, что заставило бы мистера Найтли изменить своим привычкам.
– Ясно, – Пикар бегло просмотрел записи и напоследок оглядел присутствующих. – Дамы и господа, мне осталось лишь попросить вас не уезжать из Парижа до конца расследования.
Глава 7
Как только полицейские покинули отель, Митя выбежал на улицу и торопливо зашагал по набережной к мосту Сюлли. Он зачем-то взял этюдник, хотя за время пребывания в Париже так ни разу и не вышел на пленэр и нетронутые, свернутые в рулон холсты мирно покоились на дне его чемодана. Когда молодой человек наконец остановился и огляделся по сторонам, оказалось, что он забрел в Люксембургский сад. Митя совершенно не помнил, как сюда попал. Голова, словно сдавленная стальным обручем, раскалывалась от боли. Чтобы не упасть, он ухватился за ствол платана. Париж, прекрасный Париж, подаривший миру талантливых художников, писателей и поэтов, отнял у него Калверта…
Митя услышал детский смех и машинально пошел в том направлении. Дети смотрели кукольный спектакль в театре Гиньоль6. Впереди на низких скамейках сидели малыши, в клетчатых платьицах и шляпках они сами напоминали красивых фарфоровых кукол. Скамьи в задних рядах были повыше, их занимали ребята лет восьми-девяти и бдительные няньки. Сосредоточенный мальчик в последнем ряду вполне мог сойти за одного из его гимназистов.
Когда Митя только начал преподавать в 1894-м, всё, чего он желал – это приносить пользу. Тогда ему становилось радостно просто от мысли, что на свете есть Калверт Найтли, человек, поверивший в него. Больше двадцати лет он был робким и слабым, жил под чужой фамилией, в чужой семье, а порою казалось, что и в чужом теле. А потом в один миг обрел себя настоящего и стал жалеть лишь об упущенном времени. Он завидовал невероятной самоуверенности некрасивого болезненного мальчишки, проучившегося в Николаевской гимназии всего несколько месяцев. Кажется, его семья потом переехала в Тифлис. Но Мите хватило этих месяцев, чтобы заметить, с каким надменным видом гимназист пропускал мимо ушей насмешки сверстников над его шепелявостью и косоглазием. Он не был прилежен на уроках рисования, зато твердо знал, что станет поэтом. «И наверняка станет, – думал Митя, – если в Тифлисе бедолагу не приберет чахотка». Имей он, Дмитрий Гончаров, в восемь лет такую же уверенность в себе, сейчас он был бы уже знаменитым художником. Ничего, он наверстает упущенное. Пройдет еще пара лет, и Калверт напишет о нем статью и откроет его имя всему миру…
Вот только Калверт лежал теперь в полицейском морге, безучастный к дальнейшей Митиной судьбе.
Собор Нотр-Дам в сумерках почему-то вызвал у него безотчетный страх. Вжав голову в плечи, молодой человек прошел мимо серого каменного фасада, почти физически ощущая на себе взгляды уродливых гаргулий. На набережной перед отелем «Луксор» облокотившись о перила стоял Бэзил Холлуорд. Митя внезапно осознал, что бесцельно бродил целый день и ужасно голоден. Мигрень отступила, напоминая об утреннем приступе лишь легким головокружением.
– Добрый вечер, – кивнул американец. – Скверная история.
Митя