Василий Александрович написал удивительную по мудрости и человечности книгу «Мудрая власть коллектива», которая вышла после его смерти, и где он объяснил своим критикам: «Я хочу, чтобы ребенок чувствовал себя в коллективе не прутиком в венике, а цветком в букете». Но, неуслышанными были его слова и незамеченной была его позиция. Его затравили и раньше времени свели в могилу.
Теперь дошла очередь и до Щетинина. Как водится, в его школу была направлена команда пристрастных проверяющих, которые, конечно, постарались на славу, и началось. Тогда было принято такие судилища устраивать публично, на общих собраниях коллектива, куда сбегались и стар, и мал. В желающих выступить отбоя не было. Выступающие в выражениях не стеснялись, попытки Щетинина объясниться раздраженно прерывались выкриками с места. И он, в конце концов, обреченно замолчал.
Я к тому времени, будучи членом этого злополучного коллектива, сидела в дальнем углу и потрясенно наблюдала за публичным избиением несчастного Михаила Петровича. Собрание под председательством маститых академиков клокотало без малого четыре часа. Наконец народ устал и начал выдыхаться, собрание уже решено было закрыть, и тогда я попросила слово. Мне дали всего три минуты. И я смогла только сказать, что такое поведение не украшает нас как ученых и научные дискуссии в таком тоне не ведутся. Но этого было достаточно, чтобы мстительные академики взяли меня под свой прицел и отрыли боевые действия против меня.
Самое неприятное состояло в том, что все эти баталии развернулись накануне защиты моей докторской диссертации, когда я уже вышла на финишную прямую и должна была делать доработку замечаний после последнего обсуждения.
Шло лето 1988 года. Мы с приятельницей сняли чудесную дачу, уютный двухэтажный деревянный домик, в живописном дачном месте села Троицкое, под Истрой. Мой институтский режим работы с двумя присутственными днями в неделю позволял мне быть на даче с пятницы по понедельник включительно. И таким образом, я имела четыре свободных дня для работы над докторской.
Но, увы, мне было не до работы и не до докторской. Наторевшие в интригах академики устраивали мне за эти два присутственных дня, когда я должна была находиться в институте, такую красивую жизнь, что я в пятницу приезжала в свое Троицкое буквально невменяемая, не способная не только работать, но и спать, есть и разговаривать. Очень возможно, что проведи я в таком состоянии еще месячишко, дело кончилось бы нервным срывом с самыми неприятными последствиями для здоровья. И тогда, умудренная жизненным опытом приятельница, видя мое состояние, повела меня прогуляться до ближайшего храма, старинной церкви, стоящей на пригорке в окружении вековых деревьев.
К моему теперешнему стыду, это было мое первое посещение храма. Воспитанные искренними атеистами в пионерских и комсомольских отрядах, мы смотрели на религию, как на опиум для народа.
Рассматривая старинные иконы, я обошла храм и остановилась около иконы Божьей Матери Троеручницы.