божественного брата.
Сабина не проронила ни слова. Дойдя до порога, Фабиола обернулась: жрица стояла к ней спиной, преклонив колена перед алтарем, – недвусмысленный знак, что разговор окончен. Фабиола пала духом. Не найдя слов для прощания, она просто притворила за собой дверь.
К выходу из храма она шла почти механически, не глядя по сторонам, погруженная в тяжкие раздумья о том, чем может обернуться недоброжелательность Сабины. И хотя впоследствии Фабиола будет не раз казниться тем, что была в тот миг слишком погружена в себя, все же предотвратить дальнейшее было не в ее власти.
В бесконечной череде дверей, выходящих в коридор, распахнулась створка. Фабиола, по-прежнему намеренная остаться неузнанной, не повернула головы – и пришла в себя лишь тогда, когда услышала злобное шипение Секста и звук вынимаемого из ножен гладиуса. Что Секст себе позволяет? Обнажить оружие в храме – значит навлечь на себя гнев бога! Любого, даже несравнимо более доброго, чем Орк! Фабиола обернулась было, чтобы выбранить слугу, – и успела увидеть коренастую фигуру, всаживающую меч в бок Сексту.
Это был Сцевола.
Глава V
Видения
Александрия, Египет
С наслаждением греясь в солнечных лучах, Тарквиний не спеша шел по улице, окаймленной высокими пальмами и узорчатыми фонтанами. Просторная, шагов в тридцать поперек, она втрое превосходила шириной любую римскую дорогу – что впечатляло само по себе, даже если не замечать роскошных зданий, тенистых деревьев и освежающего журчания фонтанных струй. Теперь-то гаруспик наконец поверил в давние толки о великолепии египетской столицы – Канопская дорога, по которой он шел, была здесь не единственной заметной улицей: с нею пересекался такой же пышный главный проспект, и нарядная площадь на их стыке поражала воображение любого, кто попадал в Александрию.
Из пяти частей города ни одна не уступала другим в величии. На севере высились бесчисленные царские дворцы, ближе к центру располагались рукотворный холм, увенчанный храмом Пана на вершине, и Сема – огражденное мраморными стенами пространство с царскими усыпальницами Птолемеев и гробницей Александра Македонского. В западной части, куда направлялся сейчас Тарквиний, находились главные помещения библиотеки и внушительных размеров гимнасий, где юноши постигали греческую философию и закаляли тело физическими упражнениями – борьбой, бегом и метанием копья. Видавший виды гаруспик, мало чему удивлявшийся в жизни, до сих пор помнил, как застыл с раскрытым ртом при первом взгляде на гигантские портики, каждый не меньше стадия длиной, – и какими жалкими показались ему прочие постройки, кроме разве что знаменитого Александрийского маяка на острове Фарос.
По привычке стараясь избегать чужих взглядов, Тарквиний поглубже надвинул на лицо капюшон: длинные светлые волосы и золотая серьга в ухе неизменно привлекали к нему внимание, особенно теперь, когда давний шрам от ножа Вахрама стал еще более заметным из-за вмятины в левой щеке – следа от пущенного из пращи