милая, не говорите этого нашего ужасного купеческого «нуте», ведь это с лошадей взяли, лошадям «ну», людям «нуте». Слышать этого не могу! Да еще словоер.
– Спасибо, Дунечка, правда нехорошо, надо отвыкать. Не буду, не буду.
И, вспомнив опять это светлое время эпохи освобождения крестьян, вся сияя от радости, гостям говорит:
– Нуте-с?
Прежний голос поет:
Не с росой ли ты спустилась,
Не во сне ли вижу я?
Знать, горячая молитва
Долетела до царя.
Дунечке это не нравится, она не любит царя.
– Какое старье ты поешь!
И читает:
Добрый папаша! К чему в обаянии
Умного Ваню держать?
Вы мне позвольте при лунном сиянии
Правду ему показать.
– Какую же правду? – спрашивает Софья Александровна.
– Правду какую? Вот:
В мире есть царь, этот царь беспощаден…
– Ты, Дунечка, – говорит тот голос, певший «волю», – вся на мужиках сосредоточилась, тебе безлошадные, двухлошадные больше значат, чем Пушкин и Лермонтов.
И поет этот голос такую песню, лучше какой Курымушка после уж никогда не слыхал:
И звук его песни в душе молодой
Остался без слов, но живой.
А мужик все вздыхает в передней.
– Ты разве не ушел, Гусёк?
– Никак нет.
– Что тебе от меня надо?
– Землицы.
– «Землицы, землицы»! Затвердил Якова, одного про всякого. Я бы на твоем месте и носа не показала сюда. Ты намедни скородил?
– Скородил.
– Борону ты сломал?
– Я? Лопни мои глаза, провалиться на месте, ежели я.
– Кто же сломал?
– Сама сломалась.
– Сама! Уходи, уходи, нет у меня для тебя земли! Откуда я тебе землю возьму? Не могу же я всех землей наделить.
– Сделайте божескую милость.
– Ухо-ди! Нет у меня земли.
– Какую-нибудь завалящую.
– Господи, закройте ж там дверь, что же это такое, собрались посидеть, и нет ни покою ни отдыху! Такая жажда земли, а мы тогда думали, ка-ак хорошо будет, такая светлая эпоха была!
Только собралась опять с духом и сказала свое «нуте-с» – в передней новый шум, топот, отхаркивание, отсмаркивание; староста Иван Михалыч робко приотзынул дверь.
– Что там?
– Мужики пришли.
– Вот те раз! Те?
– Те самые, намеднишние.
– Что им надо?
– Земли просят: запольный клин.
– Рожна им! Запольный клин хотят энти снять.
– Энти посильнее.
– Ну, скажи им: «У Марьи Ивановны гости, занята».
И только выбрались те мужики, Иван Михалыч опять приотзынул дверь.
– Энти! – шепнул.
Мать моргнула.
«Энти» – богатые мужики, они, может быть, даже и задаток принесли, их, может быть, надо и водкой угостить. Дверь отворяется настежь, вся столовая наполняется запахом тулупов. Мать делает вид, будто ничего не знает, зачем пришли мужики, и даже старается их припугнуть.
– Что