сломя голову двести метров по откосу от малолетнего труса и болтуна, да при этом ещё и диким голосом орёт? Воля ваша, но не было такого, не было!
Кто остаётся? Умненький Миша Левин? Или любитель «Наутилуса Помпилиуса»?
Брославский вспомнил длинный оттиск в липкой грязи у моста: отпечатки подошв, ладони и кулака. Следы кед. Витька сидел у костра в стоптанных кедах, он же бедный и честный. А вот на убитом обуты сапоги, резиновые, старые, с короткими голенищами, один почти сполз с ноги лежащего в траве у взгорка. Следы сапог, отпечатавшиеся в грязи, я тоже видел.
Обе пары следов направлялись на тот берег, где стоит посёлок Верхние Оселки. Светлов, понятное дело, шёл от палатки. Убитый, стало быть, – вот отсюда, из Чухонских Оселков. Хотя в такое время в гости обычно не ходят. Скорее, из гостей возвращаются.
Кто сказал, что ночью у моста встретились только двое? Может быть, и убитый, и Светлов удирали вдвоём, от того или тех, кто гнался за ними из леса? Одного догнали у моста. А Светлов, видевший то, что произошло, бросился за помощью? И бежал, конечно, в посёлок, а не к палатке, где не на подмогу звать впору, а думать о спасении женщин и детей.
Мы не видели Светлова мёртвым у моста. Но с ним могли расправиться на шоссе, в одном из домов посёлка, сбросить с электрички или столкнуть под поезд метро уже в городе.
Ведь домой-то он так и не пришёл.
Саша Брославский обвел глазами пейзаж, как бы пытаясь угадать то окно, за которым могли бы опознать убитого в лесу, или то, за которым может жить убийца. Окна бревенчатых домов наглухо закрыты – немудрено, хозяева, уходя на работу, опасаются воров. Скучные стеклянные прямоугольнички в многоэтажке, наоборот, отражали солнце под разными углами, некоторые бесстыдно колыхались, выставляя напоказ давно нестиранные занавески.
Жаркий летний будний день в посёлке, тщетно пытающемся выглядеть кусочком города в лесу, невероятно скучен. Деревья и дома не отбрасывают тени, и даже собаки не бегают.
Те, кого отец Светлова до сих пор считал «друзьями, с которыми он пошёл в поход», сбросили рюкзаки в пыль и отдыхали, каждый по-своему. Брюс осторожно бил кулаком по фонарному столбу. Толя вырезал что-то карманным ножиком из подобранного сучка. Таня, держась за планки штакетника, пыталась угадать, из какого сарая несётся глухое, фальшивое кукареканье сельского петуха, по которому бульон плачет. Майя с Левиным культурно сидели на скамеечке и шептались, а Марецкий опять куда-то делся.
Через двадцать минут по шоссе приехал пыльный усталый автобус жёлтого цвета такой же выгоревший, как табличка на столбе. Водитель сумрачно посмотрел на ораву из семи человек, собирающихся ехать десять километров к железной дороге, и потянулся за пачкой «Беломора». Шофёр наслаждался тем, что его будет ждать столько народу сразу.
Марецкий…
Рыжий, хилый и самолюбивый Марецкий, который постоянно куда-то девается,