Кто там может быть сейчас? Спят все без задних ног. Одни мы с тобой тут торчим, как три тополя на Плющихе, – добавив с раздражением.
– Понял, – согласился с ним Пашинцев. – Пошёл я тогда в машину. Проверить кое-что надо.
– Давай, иди, – махнул ему рукой старпом и вновь уставился в сторону бака.
Пашинцев вышел с мостика и направился в машину делать обход, который полагалось сделать ещё в начале вахты.
Рейс продолжался спокойно. Прошли Канарские острова с заходом в Санта-Крус и Лас-Пальмас. До Гибралтара оставалось около двух суток. Погода баловала. Штормов не было, и только пологая волна с океанской стороны слегка раскачивала судно.
К семи часам утра Пашинцев закончил очередной обход машинного отделения и остановился у конторки, чтобы сделать записи в машинном и черновом журналах.
Неожиданно прозвенел телефонный звонок. Вернее, не звонок, а общая сирена о тревоге в машинном отделении, и только мигающая лампочка на консолях сигнализации говорила, что это не тревога, а звонит телефон.
«Что понадобилось чифу?» – невольно подумал Пашинцев, и он поднял трубку.
Несмотря на то, что он затыкал второе ухо дополнительным наушником, старпома он плохо слышал из-за шума машинного отделения, но разобрал в трубке его озадаченный голос:
– Срочно дуй на мостик! Дело есть!
– Понял, иду, – Пашинцев в недоумении пожал плечами и повесил трубку телефона.
«Что там ещё случилось? Труба, что ли, отвалилась?» – подумал он, потому что за полгода работы вместе со старпомом он никогда не слышал, чтобы тот был таким взволнованным.
Через пару минут, вывалив язык и запыхавшись, Пашинцев взобрался на мостик. Ведь ему пришлось преодолеть десять палуб, да ещё и по крутым и узким трапам.
На мостике находились старпом и боцман. Пашинцев сразу заметил, что они что-то активно обсуждали, но его приход прервал их разговор.
– Что случилось? Чего у вас тут произошло? – выдохнул Пашинцев, с трудом переводя дыхание.
Старпом кивнул на боцмана:
– Ну, рассказывай…
Боцман имел взъерошенный вид, и от событий, которые его потрясли, глаза его напоминали два блюдца. Он и так-то не отличался говорливостью, а из-под его роскошных усов, редко слышалось что-то другое, кроме виртуозного мата, но сейчас он, как распущенная пружина, разразился тем, что только что пережил:
– А я и говорю, – продолжил прерванный рассказ боцман, – заглядываю я в шлюпку, – боцман переключил своё внимание со старпома на Пашинцева, – вот так только ручку приоткрываю, – сопроводил он жестом свои действия, – и тут мне как говнищем даст в нос, что я невольно её обратно закрыл. Стою и думаю: что-то здесь не то. Потом тихонько снова её открываю, а на меня как глянет эта чёрная морда. Глазищи у неё во! – Боцман руками показал, какие у этой чёрной морды глаза. – Зубищи у неё – во! И она тянет ко мне свои длинные руки. – Боцман, ища понимания, прервал свой эмоциональный рассказ