тридцати, был сухощав, долговяз, не придется нагибаться к жене… в общем, добрый малый, что он и доказал, с честью служа короне. Но я бы не счел его чем-то выдающимся.
Волынки на стенах взревели. Сперва зазвучал «Бег белой лошади», затем «Стюарты идут». В узкие ворота Хейлса, под прославленную кованую решетку, первым ступил жеребец господина графа Босуэлла, и когда всадник на мгновение замедлил под сводом ворот, пронзив взглядом двор, мне показалось, что в подреберье вошла стрела. Кинсмены заполонили двор. Граф тем временем уже спешивался за десять шагов до лестницы в холл, всходя по ней легко – несмотря на пятьдесят три года от роду. Он двигался как животное, как рысь, как сатир – походкой дикой и своенравной. Ни один из нас не был похож на него, и только через поколение я узнал ту же повадку в его правнуке, крещеном в честь следующего короля Джеймсом. Пылали факелы, закрепленные на стенах и холла, и часовни, и башен, и в их мятущемся свете люди казались столь же мятущимися, неверными, обманчивыми, рваными тенями, и впечатление это усиливалось блеском расшитых дублетов придворных, клубящимися плащами и мантиями, пеной перьев на боннетах. И только один человек выделялся в море голов кинсменов и слуг, подобно маяку в буре, – господин граф и лорд-адмирал.
Он очутился вблизи значительно раньше, чем я был к тому готов, чем мне бы хотелось.
Леди-мать подала руку супругу и предоставила уста. Наследнику дозволялось приветствовать его поклоном. Дочерей он целовал. Нам же, прочим троим, надлежало приложиться к руке, которая, согласно Писанию, любя, не жалела розог для нас. Я сухо, коротко коснулся губами рубина в старинном перстне, угнездившемся на фаланге указательного пальца, с трудом подавив в себе желание вцепиться зубами в живую плоть. Пожалуй, он правильно бил меня.
А уже потом я поднял на него глаза.
Ростом он был всего около пяти с половиной футов, но места занимал в пространстве куда более, чем собственно его тело. Вес, объем, плотность пятидесяти трех лет силы, ярости, коварства, жестокости были сродни металлу, как если бы он был заживо отлит из бронзы. Кого ни спросишь из стариков – расскажут, что первый Босуэлл был здоровяк, вроде старших его сыновей… никто не помнит, как этот, в сущности, небольшой человек сумел поставить себя очень крупным, очень большим и тяжелым.
Он занял место на ступени за нашими спинами, от него пахло осенним лесом, дорогой, сыростью, влажной звериной шерстью – и руки Мардж отпустили меня. Я затаил дыхание, а чета Босуэлл тем временем беседовала:
– Была ли приятна дорога, милорд?
– Благодарю вас, госпожа моя, вполне. Что нового?
– Господь миловал. Джон сегодня добыл кабана.
– Какая чушь. Долго ли вы, леди, будете верить всему, что он врет?
Если бы я свалил с эстока кабанью тушу ему под ноги, он бы и тогда усомнился. Острый взгляд леди-матери впился в его лицо, но она быстро погасила гнев:
– Адам там был и видел.
– Так,