А люди врать не будут. Вот, послушай… Направляясь в Мекку, Ходжа Насреддин заехал по пути в один Город, где его ещё никто не знал…
Голос успокаивает, его ритмичность и мелодика живых интонаций пробуждают глубины сознания, завораживают слушателя, открывая перед ним доселе невиданные, яркие и живые картинки.
… Мы видим, как на вершину пологого холма неторопливо взбирается ослик, неся на спине напевающего себе под нос худощавого человека. Это Ходжа Насреддин. Он поет бесконечную, как дорога, песенку, которая сама льется через его сознание и сокращает длинный путь:
Сколько в этом мире счастья:
Ночь ли, день, жара, ненастье…
Понял я давным-давно —
Жизнь прекрасна всё равно!
[1]
Взобравшись на холм, Насреддин прекращает петь и, спешившись, подходит к священному дереву с разноцветными ленточками на ветвях.
Это засохшее, с перекрученным стволом и корявыми колючими ветками дерево, которое, если верить слухам, давным-давно, ещё когда Город в долине был всего лишь маленьким аулом, посадил проходивший мимо тех мест святой Ахмад. Говорят, что он полил его собственными слезами, но кто в это поверит кроме тех, у кого погибла любимая, как у него самого? Только охваченные лихорадкой влюблённые, приезжающие сюда, чтобы привязать ленточку в надежде получить благословение Ахмада, или отчаявшаяся женщина, не желающая оставаться вдовой и уже который год ждущая своего мужа, отправившегося в военный поход. Или все те, кто не знает, как устроен этот мир, и верит, что молитва, подкрепленная узелком привязанной к дереву ленточки, может однажды исполниться.
– Глупые люди, – скажете вы, – никакой святой вам не поможет. Только вы сами. Но вам не до этого, вы заняты каждодневными делами, суетой, из которой складывается вся ваша такая короткая жизнь, – и вы спокойно проедете дальше, потому что правда будет на вашей стороне. Правда, но не Истина.
Легкий ветерок шевелит лентами, делая дерево волшебно-живым. С вершины холма взору Насреддина открывается просыпающийся в долине Город. Даже отсюда, из далёкого далека, видно, что город живой – отовсюду, над плоскими крышами глиняных домов поднимаются дымки спрятанных внутри очагов, ещё горят не погашенные с ночи уличные фонари и пролетают стаи городских птиц, ищущих себе пропитание. Блестят под утренними лучами бирюзовые купола мечетей, радуют глаз уносящиеся ввысь минареты и сверкает великолепием дворец местного властелина, построенный из белого, слепящего на солнечном свету камня.
Насреддин гладит ослика между ушами, поправляет съехавшую упряжь.
– Ты видишь, глупое животное, какой там внизу красивый город? Наверное, Бухара, или сам Багдад? Как думаешь? Впрочем, какая нам разница? Там наверняка полно сладкого овса и вкусного плова… Но мы же торопимся, верно? И, скорее всего, проедем мимо… У нас с тобой так много важных, неотложных дел, правда же, мой друг?
Осел возмущённо вскрикивает и топает копытом. Его переднее левое копыто лязгает болтающейся подковой.
Насреддин