с пятнистых платанов, шумевших над декоративной ресторанной деревенькой, пожелтевшие листья, с шорохом сметал в бетонное русло пересохшей реки… каким громким пышным тостом провожал гостей за шторкой Арчил, поднимая рог…
– О-о-о, огненный романный сюжет зазря пропадает!
– Шекспировские страсти-мордасти меркнут!
– Да, трагедия стала гвоздём сезона!
– В субтропиках ежесезонно кипят убойные страсти, недаром в «Гагрипш» знойные блондинки с российских просторов для острых ощущений съезжаются. Из номеров после ужина несутся душераздирающие вопли любви, зачиная многоголосый многоактный концерт… но экстазы обманчивы, как всякий пролог; бывает, обидчивые гордые горцы под занавес ночи причинно ли, беспричинно слепнут в любовной ярости, пускают в ход короткие кривые ножи, такими баранов режут.
– Вот где настоящие мужчины! – в один голосок воскликнули Таточка с Людочкой и рассмеялись.
– Я однажды нарядилась в старорежимную бабушкину блузку с брюссельским кружевом, чтобы Митькин день рождения справлять, хотела за тобой зайти, помнишь? – заговорила негромко Милка, неуверенно повернулась к Людочке, – впереди меня шёл по коридору официант, сгибался под тяжестью громадного подноса с заказанной едой, выпивкой, он толкнул коленом дверь номера и как ошпаренный… томатный соус с подноса аккуратненько мне на блузку… а отстирать тот соус…
– Сацибели! Горького перца больше, чем помидоров.
– Невинная загадка для дебилов! Что увидел официант в номере «Гагрипша», открыв дверь без стука?
– Подлить ещё красненького?
– Какой стронций? – у Милки внезапно задрожал голос, – я тоже в Париже не была, тоже хочу на мир посмотреть хоть в щёлочку. Так и умру, ничего не повидав? Ни Франции, ни Италии…
– Ни Англии, ни Германии, ни Испании… – продолжил ряд Бызов.
– И ни Гавайских островов, ни Канарских, – вздохнул Художник.
– Но я хочу, хочу…
– Валяй! – смеялся Бызов, – русские красавицы – наше тайное биологическое оружие.
– И – неистощимые энергетические резервуары для художественных вампиров! Пикассо, Матисс, Леже, благодаря экологически-чистой кровушке, выпитой из русских подружек, сколько прожили…
– Дали и сейчас живёт припеваючи.
Милка полными слёз глазами смотрела на Шанского.
– Смирись и жди Пенелопой. У тебя не тот состав крови, чтобы по заграницам законно шастать, мне по расовым стандартам исторической родины и ОВИРа можно, тебе нельзя, – важно отвечал он.
– Ты… Толенька, ты вернёшься?
– Если бы знать…
– Ну-ну, не разводи нюни, чем я-то Толеньки хуже? Издавна и по гроб преданный тебе учёный-ариец, навеки невыездной, с тобой остаётся, – положил лапу на её дёргавшееся плечо Бызов.
– Толенька, ты нас бросишь в этом… этом, – срывался голос, потекла