Никакой любви отныне не существует.
– И никогда не существовало, – отчаянно покачал головой Скорцени.
– Ни-ког-да!
– На самом деле было, есть и всегда будет только великое порабощение мужчины.
– При котором мужчина фанатично отдает себя в руки Женщины и ее воле. Как монах-затворник, предающий себя телесным и сексуальным мучениям, сознавая, что только таким образом он по-настоящему полагается на волю и ласку Божью.
– Подобных откровений философия бытия еще не знала, – молвил Отто, припадая к груди девушки, как измученный песками пустыни странник – к божественному роднику, дарующему живительную влагу лишь до тех пор, пока перед ним стоят на коленях.
– Знала, Скорцени, знала. Она, эта ваша философия бытия, уже все давным-давно познала.
– И все же… эти откровения…
– О да! Я все еще позволяю вам восхищаться собой.
«А ведь у этой женщины воистину божественная грудь, в которой сокрыта вся астральная тайна Фройнштаг, вся та бездна соблазна, в который Лилия время от времени ввергает тебя, заставляя забыть о том, кто ты, каково твое предназначение в этом мире и что происходит за приютившими нас стенами».
– Прекратите, Фройнштаг. Кончится тем, что вас сожгут за них на костре. – Он вдруг вспомнил Неземную Марию и понял, что предназначались эти слова ей.
– За откровения? На костер – за свои откровения?
– При чем здесь откровения? Какие еще откровения?! За эти перси, – алчно впился в них руками Скорцени. – За это колдовство. За это безумие.
– За них – да, ибо они вещественны. Что же касается слов… Какими бы вещими они нам ни казались, – они недостойны костра инквизиции. Все еретички, которые были сожжены за свои прорицания и откровения, взошли на них невинно. Очистительному огню Божьему женщин следует предавать только за красоту их груди.
– Но тогда мы сожгли бы всех самых красивых.
– Так оно и происходит: во все века сжигали самых красивых.
– Ну, если бы так было на самом деле…
– О, если бы так было на самом деле! Ты даже не представляешь себе, какая огромная масса женщин со всего мира ринулась бы к судам инквизиции!
– Так, так, так! – заинтригованно оживился Скорцени. – Почему эта масса женщин ринулась бы к судам инквизиции?
– А ты не догадываешься, почему? В надежде доказать, что их, именно их, и только их, грудь – самая величественная и самая порочная! Что только им, и ни одной другой женщине, место на очередном костре.
– Потрясающая логика! – уселся Отто в постели с широко открытым от удивления ртом. – Ничего подобного даже предположить не мог.
– О, с каким яростным вызовом, с каким наслаждением они восходили бы на эти огневища! – продолжала свою «инквизиторскую сагу» Лилия Фройнштаг, вновь насильственно укладывая мужчину в постель. – Как они торжествовали бы, видя перед собой толпы недостойных и отвергнутых соперниц, которым не оставалось