Диверсионные походы в Россию легкими не бывают и быть не могут. Меня не это смущает. Но только что ж это за подготовка такая?! Мы что, готовим своих диверсантов для одного рейда? Целые группы – ради небольшой прогулки, во время которой диверсанты наши не достигают даже Читы?!
Полковник вскинул брови и взглянул на атамана, как на зарвавшегося юнкера, забывшего, что наука, которую ему преподают, соткана из опыта многих воинских поколений и круто замешана на кровавой окопной грязи.
– Следует учесть, господин генерал-лейтенант, что группа свинцово «прошлась» по всему Забайкалью. И при этом вела себя отлично, задание в основном выполнила. Если бы не излишний риск, чему едва ли не каждый день подвергал её командир, таких потерь не было бы.
– Неужели сам ротмистр Гранчицкий так оборзел?!
– Именно. Он, с его маниакальной потребностью красоваться на виду у врага и обязательно под пулями.
– Красоваться, говоришь, в соболях-алмазах? Этого у наших казачков не отнимешь, – проворчал атаман, понимая, что Родзаевский привел такой аргумент, возражать против которого уже нет смысла. – Особенно у бывалых офицеров. Они и в пехоте ведут себя так, словно несутся в сабельном аллюре.
– Но если для лихача-окопника это еще кое-как приемлемо, то для командира диверсионной группы, действующей в тылу врага… Позвольте возмутиться. Причём самое удивительное, что подобное поведение ротмистра оказалось для меня совершенно неожиданным. Потому что лично я знал его как человека, хотя и храброго, тем не менее крайне осторожного и осмотрительного.
Генерал-лейтенант Семёнов поднялся и неспешно, вразвалочку, как-то неуверенно ступая своими тонкими, по-кавалерийски изогнутыми ногами, прошелся по кабинету. Наблюдая за ним, полковник в который раз поймал себя на мысли, что в этом человеке действительно нет ничего генеральского. Казачий батька-атаман – еще куда ни шло, но строевой генерал?!
И дело не в том, что сам Родзаевский всё никак не мог дослужиться до этого ранжира. То есть не в зависти. Просто он всегда очень щепетильно относился к соответствию обладателя чина, титула и даже положения в обществе – его фигуре, выправке, внешности, манерам. Никакие заслуги, никакая родословная, никакие подвиги не могли смирить Нижегородского Фюрера с человеком, в отношении которого – то ли вслух, то ли про себя – полковник однажды изрекал нечто вроде: «И он позволяет себе носить генеральские эполеты?! И он смеет именовать себя бароном?!».
Что же касается генерала Семёнова, то вряд ли кто-либо другой из белого генералитета давал вождю Российского фашистского союза столько поводов для подобных восклицаний. Широкоплечий, коренастый, со скуластым худым лицом. На нём, в обрамлении плавных славянских линий, явно проступали резкие обветренные монгольские штрихи, столь близко роднящие Семёнова с великим множеством его земляков – казаков-забайкальцев… Тех, чьи предки осели здесь еще со времен казачьего исхода из разрушенной Запорожской Сечи, и которые за несколько поколений успели не