часы, стоявшие настолько близко к нему, чтобы он мог следить за движением стрелок, не напрягая свое немощное зрение. В любом случае это представлялось Гитлеру куда более деликатным занятием, чем посматривание на свою карманную швейцарскую луковицу.
Вот только регент Хорти никак не мог понять, что это за странная спешка такая, при которой, нервно наблюдая время, Гитлер тем не менее не спешил завершить разговор, а скорее наоборот, всячески затягивал его.
– Вы не убедили меня, господин Хорти. Вы попросту не в состоянии убедить меня, поскольку я верю фактам, верю донесениям моих дипломатов и разведке. Мне прекрасно известно, как вы готовитесь к переговорам с американцами и кого метите в посредники. Как вы проституируете, извините, распинаясь между янки и англосаксами. Все это крайне позорно и непорядочно с вашей стороны.
Произнесенные Гитлером слова прозвучали более чем резко. Они были откровенно оскорбительными. Однако адмирал успел заметить, что фюрер все же окончательно успокоился. Если он и ворчал, то уже не из неприязни к нему, а как бы по долгу службы. Но «по долгу службы» – это правителю Венгрии было понятно. Сам не раз прибегал к тактике карающего гнева, артистично воспроизводя его даже в те минуты, когда совершенно не хотелось не то что портить себе нервы какими бы то ни было выяснениями, а вообще видеть перед собой того или иного подданного.
Оба они не сразу заметили, что в проеме бесшумно отворенной двери возникла фигура обергруппенфюрера СС Юлиуса Шауба. Да и личный адъютант Гитлера тоже не решался нарушать их молчаливое единоборство, предпочитая, чтобы его случайно заметили.
Прошло не менее двух минут, прежде чем Гитлер, в очередной раз метнув взгляд на часы с амурами и ничем не выдавая того, что видит адъютанта, едва слышно произнес:
– Слушаю вас, Шауб.
– В столице все спокойно, мой фюрер.
Гитлер на мгновение замер, затем резко поднялся и прошелся вдоль окна. От Хорти не ускользнуло, что на благодушное сообщение Шауба фюрер отреагировал так, словно тот сообщил ему о массовом налете на Берлин авиации противника, подобно памятному даже ему, регенту Венгрии, налету на Швайнфурт[14].
– Вы уверены, Шауб, что там действительно все спокойно? У вас есть точные, надежные сведения?
– Вполне надежные сведения, – не расстался Шауб со своей привычкой отвечать, используя последние слова собеседника. – Ваш личный уполномоченный уже дважды просил связать его с вами. Но поскольку…
– Понятно, Шауб, понятно, – поспешно прервал его фюрер, явно опасаясь, чтобы тот не сболтнул чего-либо лишнего.
– Позаботились о том, чтобы накрыть стол?
– Он накрыт, мой фюрер, – доложил Шауб, вытянувшись так, словно докладывал о только что взятой его войсками вражеской столице. – И фрау Ева уже ждет вас.
Гитлер взглянул на адъютанта, как на городского сумасшедшего, но было уже поздно. Из-за болтливости Шауба регенту Венгрии стало ясно, почему концовка