офицеры, ни сама девушка так и не поняли, что именно тот имеет в виду. Разве что подполковник, стоявший теперь с командиром полка плечо в плечо, согласился с ним. Но тоже как-то слишком уж многозначительно, а потому неопределенно:
– Да уж…
Бесстрастно выслушав заверение Евдокимки в том, что восемнадцать ей уже исполнилось, полковник на ходу бросил кому-то из своего сопровождения: «Разберитесь, примите решение», и протиснулся в проем выбитой, покосившейся двери.
– Начальник штаба Гребенин, – по-белогвардейски, как это бывало в фильмах, склонил голову все тот же аристократически седеющий на висках офицер со шпалами подполковника.
– Учащаяся педагогического училища Евдокия Гайдук, – точно так же склонила голову девушка, едва удержавшись от реверанса, которому ее безуспешно пыталась обучить «классная дама» Анна Альбертовна.
– Так вы, оказывается, местная курсистка? – словно бы прочитал ее мысли Гребенин. – Похвально-похвально, юная леди… Никак воспитанница нашей неисправимой франкоманки Анны Жерми?
– А вы что, знакомы с Анной Альбертовной?!
– Как можно не быть знакомой со столь блистательной леди, единственной достойной леди на все это глубоко патриархальное местечко?
Евдокимка тут же ударилась в курсистскую лесть:
– Я вижу, что вы – тоже человек очень образованный и добрый. Так помогите же мне.
– Разве я могу позволить барышне броситься в этот кровавый ад? – повел подполковник тщательно, до синевы, выбритым подбородком в сторону поверженной санитарной кибитки. – Уже завтра, как только мы вступим в соприкосновение с противником, вы станете проклинать и меня, и свою прихоть.
– Ну, какая ж это прихоть?! Все, кто может, берется сейчас за оружие. Я тоже решила, что могу…
– Хватит, юная леди, обойдемся без дем… – запнулся Гребенин на полуслове, опасаясь назвать ее слова «демагогией». Как и всякий офицер «из бывших», он старался очень осторожно обращаться с теми немногими «интеллигентскими» словечками, которыми любили теперь щеголять пролетарии. – То есть без возвышенных речей. Хотя порывы ваши мне понятны.
«Неужели и этот откажет?! – с тревогой и какой-то наивной влюбленностью всматривалась Евдокимка в благородное холеное и по-настоящему красивое лицо Гребенина. – Нет, этот – не должен! Он слишком умен и благороден, чтобы вести себя, как тот начальник лазарета, который попросту прогнал меня, саму просьбу назвав “мерзопакостной бузой”».
Начальник штаба слишком долго тянул с ответом. Евдокимке казалось, что его молчание длится целую вечность, и из-за этого мысли ее совершенно запутались. Юная курсистка уже не столько заботилась о том, чтобы Гребенин позволил ей остаться в лазарете, сколько о том, чтобы сам он как можно дольше стоял вот так, рядом с ней, на расстоянии вытянутой руки. Дабы она и впредь могла вдыхать аромат каких-то духов, очень не похожих на солдатский одеколон всех прочих офицеров – он напоминал те духи, которыми время от времени овевала