их сожгли. А после, уже осенью, узнали: на Белоозере убили Синеусого. Вот так! Из троих братьев только один Рюрик и отбился. И то сжег по злобе Словенск, поставил Новгород на Волхове и сел там князем. Вадима разорвали лошадьми. А именитые словенские мужи все как один бежали – кто в Полтеск, кто на Белоозеро, а кто и вниз, к полянам. Там, в Киеве, тогда было лучше всего. Их князь Оскольд большую силу взял – хазар отбил, с Царьграда дань собрал, хотел опять туда идти – ромеи запросили мира. Тогда он опять дань затребовал – и получил. Насытился. «Теперь, – сказал, – пойду в варяги…»
…Петух поет! Пора. Всеслав отбросил полушубок, сел. Посмотрел в красный угол…
И удивился – лампадка мигает! А ночью света не было. Но лик даже теперь почти не виден. Черна доска. Глеб говорил – это искусное письмо, из тех еще времен, евангельских. Глеб это знает, подумал Всеслав. А Глебова, тут же подумал, тем более. Глазастая! И это все из-за нее! Потому что не нужно было Ярополка принимать, а после, как Ярополка Нерядец зарезал, нужно было гнать Угрима, гнать! И ее вместе с ним на мороз! А Глебу взять вместо нее…
Кого? Всеслав задумался…
И тут ему стало гадко! Потому что подумал: да что это ты?! Окстись, Всеслав! Да и Глебова-то здесь при чем? Она одна, быть может, только и осталась из тех, кто в среду по тебе хоть слезнику уронит! А ты про нее…
А! Что теперь! Ноги спустил. Позвал:
– Игнат!
– Иду, иду.
Вошел Игнат. Всеслав спросил:
– Готовы ли?
– Вот только что.
– Пусть ждут. Накрой на стол.
Игнат ушел. Князь встал и как и был, в одном исподнем, босиком, так и пошел по стертым, стылым половицам, встал на колени и, не поднимая головы…
Почувствовал, что слов-то нет! Язык словно присох. А голову поднять – еще страшней, чем ночью. Пресвятый Боже, что это со мной?! Лгала Она, безносая, я верую! И в Троицу, и в Таинства. Блюду посты. Зла на домашних не держу. И ведь не за себя Ее просил – за них за всех, за сыновей, за Глебову, за род. Мы ж не находники – исконные. От Буса счет ведем. И чтим Тебя. София кем построена? А вклады чьи? А что колокола снимал, так это же не здесь, а у змеенышей… И был за это наказан! Но не роптал, а пришел и покаялся. Потом свои колокола отлил. Вон как теперь звенят! Во благость всем. Дай мне еще семь дней. Мир заключу, уделы поделю. А вот еще…
Поднял глаза! Рубаху распахнул…
Вот видишь?! Нет того. Есть только крест. А то я Ей отдал. Зачем мне то? Теперь я, как и все, под Тобой лишь хожу. И верую. Так помоги, Пресвятый Боже, укрепи! Прошу Тебя! Прошу Тебя! Прошу Тебя! И в половицу лбом, и в половицу лбом, и в половицу лбом! Как Мономах – он, говорят, как пение услышит…
Да что это?! Не путай! Вот святый крест! Вот крест! Всеслав еще раз осенил себя знамением и встал. Глянул на лик…
Лик вроде улыбнулся – грустно, чуть заметно. А может, это только показалось. Лик – черен, ничего не видно, письмо из тех еще, евангельских времен. Да и привезено, купец так говорил, оттуда…
…А перед