месиво, что так сумбурно и мелко.
Повсюду искристые молнии, жар,
пластичная гуща скелетов и красок,
ошмётки, кишки, душегубства и пар,
и треск скорлупы зеленеющих касок…
Обскурантизм
Я думал, планета стремится к прогрессу,
что тысячи мыслей в научных строках.
Но люди всё ж верят в священников, бесов,
себя консервируя в средних веках.
Я думал, что шару нужны только школы,
реальный и мудрый, и умственный лик.
Но люд черносотенный любит юдоли,
заветы давнишних и сказочных книг.
Я думал, что авторы пишут в пространство
и делятся разумом, лучшей строкой.
Но жители мира хотят ретроградства
и Бога за пенной иль синей рекой.
Я думал, что вверх лишь возможно развитье,
рывки экономик, наук, медицин.
Но эти земляне с религией, прытью
хотят мракобесия, мутных низин.
Арену Ананяну
Балдахин
Парадный, матерчатый вес надо мною
легко колыхается, с бризом дружа.
Навес неподвижный, что кроет весною,
легонько мотается, плавно кружа.
Шатёр водружён над шикарной постелью,
навесом на двух парах белых столбцов.
А ткань с чуть прозрачной, волнистою белью
мила, невесома, как шёлк средь дворцов.
Под навесью, кремово-чистым развесом,
под брызгами звёзд, осыпающих верх,
блаженен своим отдыхающим весом,
вальяжен, дремотен, как царь и шейх.
Лежу, как натурщик для новой картины,
на топкой перине средь сизых теней.
Я сплю, будто Бог, под сухим балдахином,
какой отделяет от мира людей.
Тотальное одиночество
Брожу по неволе, квартирному кубу
с коричневой жижей, креплёной водой.
Сжимая кофейно-коньячные губы,
живу чуть болезно, с самим же собой.
Укрытый плитой, кирпичами, бетоном
стону от печали, что очень густа,
худею от грусти в житийном затоне,
кусаю набухшие плотно уста.
Наполнен мечтами, стихами, бездельем
под тьмой малозвёздной и россыпью крох,
под смятою ватой небес беспредельных,
под крошевом бусин, под кровлей, как Бог.
Блуждаю по комнате, пахнущей кофе,
от мира людей оградившись тюрьмой.
Мой сын на войне, как Иисус на Голгофе.
Я сам – ветеран, что вернулся домой
и заперся в скудном хрущёвочном замке,
чтоб мира не видеть, отринуть всё прочь.
Согрев кофеином живые останки,
я мысли пускаю в графитную ночь.
Давно сирота, схоронивший родивших
и плод нерождённый, старушку жену.
Я