молвы,
страх пропускает в живущие части,
ждёт облегчения тягла и мук,
вечно боится служителей власти,
с родов живёт в положении слуг,
важно внимает служителям храмов,
лижет зимою брикет, эскимо,
лечит в домашних условиях раны,
видит повсюду врагов и дерьмо,
верит репрессиям, царским особам,
верно блюдёт вековечную лень,
часто страшится бродячих, поборов,
смотрит устало на начатый день,
верует в высь богоизбранной роли,
хвалит тирана, собор и шута,
терпит нужду и побои, и боли,
чествует прошлое войн и труда,
часто прощает дворянам наживу,
взорит на пряник и ворох плетей,
любит печаль и вещателей лживых
нация лучших на свете людей…
Новое утро
Солнце согрело рассветное утро,
птички запели на ветках в садах,
ветер гоняет цветочную пудру,
рыбы проснулись в далёких прудах,
бабочки мило и пышно порхают,
синее небо висит над землёй,
кошки с котами в теньке отдыхают,
жёлтые звёзды раскрыл зверобой,
речка, ручей шелестят, как деревья,
свежий рассвет одурманил края,
рвётся на волю поток вдохновенья,
кладка поленьев у стенки жилья,
видятся дырки в побелке и клади,
спину испачкал ячеистый мел,
я же прижался к кирпичной ограде
и ожидаю свой первый расстрел…
Свет в материнском окне
Горчичные брёвна поджарой избушки,
что вздумала лютую зиму встречать,
как будто дубовая стойка, катушка.
А вьюга замыслила ствол обмотать.
Кружит и пушистый моток наполняет,
вращая метельные ленты, витки,
в белейшие нитки, мороз одевает
и вяжет кустарники, ветки в пучки.
Поветрия гнут деревца молодые.
Бушует январская сила средь дня.
Пуховая пена, как льды вековые.
Небесною манной укрыта земля.
Базальтовый, мраморный верх рассыпался,
спускаясь на рощи, владенья славян.
Порхающий пух о меха ударялся,
беззвучно ложился на старый каштан.
Засыпанный люд всё смотрел из стекляшек
на чистые хлопья и белую пыль,
как близился вечер средь пухлых кудряшек,
сливаясь с пейзажем, что солнце забыл.
На дом свой гляжу, умиляясь природе,
тому, что без тела сижу в облаках,
тому, что впервые слежу за погодой,
тому, что я – призрак, не знающий страх.
Оранжевой кладки почти что не видно.
Всё гуще чернеет небесный гранит.
В избе моей матери, что инвалидна,
лишь