и смачного причмокивания Борзов непроизвольно представил себе зажаренную на вертеле, пышущую жаром, с капельками стекающего жира курочку с золотистой кожицей. От такой картины, промелькнувшей в голове, у него даже, несмотря на только что съеденный завтрак, рот наполнился слюной.
Что Ильич был любителем покушать, Борзов за последние четыре месяца уже усвоил. Он постоянно, по несколько раз в день гундел, что филиппинский капитан ворует и продуктами в полной мере экипаж не обеспечивает, что повар с ним заодно, что они его, Ильича, вообще уже задрали и хозяину компании Макринку он об этом обязательно капнет.
Что Ильич уже прошерстил все ближайшие от порта забегаловки, Борзов не сомневался, потому что он уже через пару часов после швартовки сбежал на берег и вернулся довольный, вальяжный и с засаленной бородой.
Сегодня было воскресенье, законный день отдыха, и можно было потратить его по собственному усмотрению, поэтому Борзов решил:
– Давай кое-что сделаем до обеда, а там и тронемся в город да протестируем твоих курочек.
По лицу Ильича трудно было определить, как он воспринял слова Борзова, но глаза его заблестели от предвкушения встречи с очередной курочкой, и он засуетился.
– Тогда чего тянуть? – пробубнил он, потирая ладони. – Сделаем обход и пойдём.
– Пошли, – без особого энтузиазма согласился Борзов и, зайдя в надстройку, поднялся к себе в каюту, чтобы переодеться.
Во время кофе-тайма, когда они сидели на корме под тентом со вторым механиком и пили чай, из надстройки вынырнул вездесущий мессбой. Найдя глазами Борзова, он приложил четыре пальца к плечу и головой кивнул куда-то вверх.
– Чиф, – торопливо начал он, – мастер тебя зовёт.
Борзову сало ясно, что спокойно допить чай не получится, потому что капитан изволили проснуться и вызывают его на ежедневный доклад.
Филиппинский капитан вёл себя как местный царёк. Он просыпался к кофе-тайму, и тут начиналась суета. Мессбой бегал к нему с завтраком, начальник рации с прогибами представлял полученную почту, старпом отчитывался о проделанной работе, а стармех – о состоянии машинного отделения. Всё это происходило в каюте капитана, где за столом сидел он сам и вальяжно принимал доклады у подчинённых.
Если судно находилось у причала, то доклады происходили у него в каюте и все филиппинские докладчики рассаживались за столом в ожидании следующих распоряжений, а в море капитан поднимался на мостик, и тогда уже оттуда мелкими волнами вниз шла вся суета.
Поначалу, когда Борзов только пришёл на судно, капитан с ним почти не разговаривал, а лишь при любом подходящем случае орал.
Борзов даже не предполагал, что в этом тщедушном создании ростом под сто шестьдесят столько апломба и наглости. Любые распоряжения он отдавал Борзову с видом пренебрежения, как будто кидал ему кость, а если, не дай бог, что случится в машине, то тут воплей было выше клотика. Капитан тогда бесновался и орал в лицо Борзову. Но так как английский язык у Борзова