почему сын так себя ведёт, меня только больше и больше злили, ведь там выявлялся детский синдром дефицита внимания со стороны отца, который я совершенно не хотел признавать.
Я принял оборонительную позицию, стал жить как во сне, отстранившись от всех. Ни на работе, ни в семье мне не было спасения. Везде я что-то делал неправильно, везде я уставал от обязательств, с которыми часто просто не справлялся и подводил людей, очень близких людей, и плюс ко всему этому, конечно же я был уверен, что меня совершенно никто не понимает. Мои друзья со временем стали либо очень занятыми и успешными, либо опустились на самое дно, загоняя меня рассуждениями в депрессию. Ни с одними, ни с другими мне было некомфортно, и я практически ни с кем не общался. Мне уже не хватало сил верить в стартап так, как верил раньше, и внутренне уже проигрывались варианты того, что будет, если мы рухнем. Сколько я останусь должен инвестору и куда пойду работать при провале. Естественно, заглушать боль и страхи вместе с печалью легче всего в ютубе и американских блокбастерах под вкусную и калорийную еду, и конечно же я начал разъезжаться и морально, и физически. Набрал десяток лишних килограмм, стал упаковывать каждую реплику в сарказм, крякая и хмыкая на различные новости об успехах друзей и приятелей. Стал очень жёстким, начал укреплять эго в новой обиженно-уставшей позиции, которая была очень нестабильная, и оттого истерики и нытьё чередовали друг друга, случаясь всё чаще. Меня было очень легко задеть и разозлить. По итогу я собрался встречать своё сорокалетие с фразой поперёк всего моего мировоззрения: «ЕСЛИ У МУЖИКА В СОРОК ЛЕТ ДЕНЕГ НЕТ, ТО И НЕ БУДЕТ УЖЕ». Надо же было услышать такое в каком-то ролике, и как же глубоко оно засело, что теперь мигало в мозгу красной лампочкой.
Я сидел в старенькой иномарке, смотрел пустым взглядом перед собою и просто горел изнутри. Мой телефон завибрировал, и раздражающая мелодия звонка сломала ощущение безопасности. Это была Жена. Я горько осознал, что не хочу брать трубку. Мне представился наш разговор в стиле: «Ты где, обещал в восемь, а уже девять. Ужин опять остыл», и так далее. Я в этом уже не видел заботы, хотя она там была и много. Мне мерещились претензии, что я не выполнил очередное обещание. Я дождался, пока звонок пройдёт, выдохнул, шлёпнул себя по щекам, медленно вылез из машины и пошёл домой. Я как бы видел себя со стороны и понимал, что иду очень устало и как-то тяжело. Я будто вколачивал ноги в асфальт. Мне было трудно даже идти, не то что полноценно жить. Жизнь придавила меня и порою даже хотелось её прекратить. Не то что бы прямо умереть хотелось, но как-то поболеть, очень тяжело и долго поболеть. Месяца на три так вырубиться и пролежать в кровати с демонстрацией собственной немощности. Вот, мол, смотрите, я ничего больше не могу, я никому теперь ничего не должен и меня теперь нельзя ни ругать, ни упрекать.
Дом у нас был высокий и много-многоквартирный. Мне нужно было на седьмой. «Цифры-цифры, – думал я. – как их много в нашей жизни». Им многое подчинено, а математика – это и