левым локтем.
– Наталья Михайловна! Не надо! Пусть сама поднимает!
– Да мне не сложно, Катюш, я ближе.
– Ну я же попросила! Она специально бросила, я видела!
– Не накручивай себя. Уже все убрано.
– В кого она превратится, если вы все будете за ней подтирать?
Мамин голос звенит. Женька вглядывается с надеждой: мама сжала губы так, что белыми штрихами выделились скулы, переплела пальцы, еще сильнее откинула назад плечи.
Выражение маминых глаз не изменилось.
Затоплены пустотой равнодушия. Наверное, так можно сказать. Мама выдыхает сквозь зубы, отворачивается к окну и закрывает глаза. Сеанс связи прервался, не состоявшись.
Женька чувствует, насколько пристально смотрит на нее бабушка. Оборачивается с вызовом, тут же распадается на обмякшие кусочки, ошпаренная ее сочувствием. Так они несколько секунд смотрят друг на друга: девочка и старая женщина.
– Посмотри, Женечка! Уже почти Лисичкино. Сейчас лес закончится, будет поворот… И увидишь.
Что тут можно рассмотреть? Ливень такой, что стекло напоминает прибой: дождевые волны накатываются одна на другую, ломают мелькающие силуэты гигантских деревьев. Когда он только успел начаться – этот тропический водопад? Периодически по автобусному окну хлещут лохматые еловые лапы – самозваные дворники, сгребающие излишки воды…
…Мы погружаемся на дно океана.
Интересно: чувствуют ли подводники, как замирает время в сдавленных толщей воды железных капсулах?
Женьке хочется стянуть с бабушкиного запястья часы и убедиться, что секундная стрелка все еще движется вперед.
– Странно. В Лисичкино редко бывали дожди. Я почти их не помню. Всегда ясно…
Женька недоверчиво качает головой.
В последнее время бабушкин голос изменился, добавился какой-то сиплый треск. Как будто каждое новое слово вынуждено ломать хрупкую корочку первого зимнего льда – пробивать себе дорогу. Женя представляет, как бабушкино горло полностью сковывается толстым слоем векового льда.
Очень страшно.
– Я же говорила! Смотри, Жень! Костик, Катя! Просыпайтесь! Смотрите, чудо какое!
Дождь и лес обрываются внезапно и одновременно. По обеим сторонам петляющей проселочной дороги расстилается бескрайнее дикое поле, залитое солнцем. Зелень травы рассечена золотыми штрихами – уцелевшими колосьями когда-то посаженной пшеницы. Синюю безоблачность неба пересекает гигантская дуга полноценной радуги – противоестественная в своей разноцветной совершенности. Даже потрепанный годами микроавтобус впечатлен открывшейся красотой: в недрах его двигателя что-то странно булькает, небольшой перебой, подобострастная попытка заглохнуть, чтобы вновь мужественно заурчать, восстанавливая ровность хода.
Но Женька почти не замечает радуги, она пытается осмыслить то, что увидела на выезде из леса, за мгновение до обрушившегося на них солнца. Растущее отдельно от леса дерево – черные