уже было наделено землей в размерах, не обеспечивавших даже прожиточного минимума. В 1877 г. 78 % крестьянских дворов (6,2 млн) имели наделы ниже этой нормы и находились на грани полуголодного существования. Несмотря на то, что площадь пашни с момента освобождения крестьян выросла почти на 50 %, реальный возможный надел на мужскую душу, по данным Министерства сельского хозяйства, снизился с 4,7 десятины в 1861-м – до 3,96 в 1906 г.[91] На практике ситуация была еще хуже:
Средний надел, дес. на 1 душу мужского пола крестьян без разрядов[92]
В губерниях Центрального Черноземья среднедушевой надел был еще ниже, достигая в Курской и Орловской губерниях 1,7–1,8 дес. на душу мужского пола[93]. «Истинный смысл малоземелья остается фактом <…>, – констатировал А. Кауфман, – притом не только у наименее, но даже у изобильно обеспеченных землею групп крестьянства, и не открывает достаточного простора для приложения крестьянского труда… у многочисленных групп населения она не обеспечивает даже продовольствия»[94].
Все это время «крестьяне безропотно переносили ужасы голода, не поддерживали революционные партии», – отмечает В. Кондрашин[95]. Переломным стал катастрофический голод 1891 г., он похоронил надежды крестьян на «милость» дарованную сверху. Не случайно, по словам М. Покровского, «начало поворота современники, почти единогласно, связывают с неурожаем 1891 года»[96]. Впервые о «ряде крестьянских беспорядков» циркуляр министерства внутренних дел сообщит в 1898 г.[97], с 1901 г. крестьянские волнения стали вспыхивать по всей стране.
Кульминацией станет Первая русская революция 1905 г. движущей силой, которой, по словам С. Витте, являлось именно крестьянство: «Самая серьезная часть русской революции 1905 года, конечно, заключалась не в фабричных, железнодорожных забастовках, а в крестьянском лозунге: «Дайте нам землю, она должна быть нашей, ибо мы ее работники» – лозунги, осуществления, которого стали добиваться силою»[98]. Журнал Вольного экономического общества в 1908 г. сообщал: «Крестьяне старались, прежде всего, добыть землю своего помещика», «О претензиях крестьян на землю своих прежних помещиков пишут корреспонденты всех губерний». «Этого барина земля наша, и мы не дадим ее никому ни арендовать, ни покупать» гласят анкеты Вольного экономического общества»[99]. «У нас в воздухе висит что-то зловещее, – свидетельствовали в том же году из Воронежской губернии, – Каждый день на горизонте зарево пожаров, дышится и живется трудно точно перед грозой»[100]. П. Столыпин в те годы приходил к выводу, «что близко уже то время, когда нам придется стать перед вопросом экспроприации частновладельческих земель»[101].
Однако и это было уже паллиативом, перед лицом стремительно растущего населения. Сам П. Столыпин, выступая в Думе, указывал на полную безрассудность передела: «поголовное разделение всех земель едва ли может удовлетворить земельную нужду