пору сад в подворье цвёл буйным цветом. Зимней холодной ночью деревья протягивали ветви к чёрному небу в немой муке. Редкие звезды холодно смотрели вниз. Во дворе у подъезда стоял часовой. В окнах дома совсем не было огней. Только несколько окон на втором этаже бесстрашно сияли ярким светом. В освещённом окне дернулась занавеска и мелькнула чья-то фигура.
«Сволочь! – подумал он. – Сволочь. Это он тогда подстроил взрыв у реки Лашупсе в 33-м. Там, в Грузии. Изобразил, понимаешь, смертельную опасность. Пересадил в другую машину, а эту, подлец, сам взорвал и в пропасть отправил. Предусмотрительный какой. На яхте, пару дней спустя, телом заслонил потом, когда услышал выстрелы вдали у дачи, в Пицунде. Пограничники стреляли. Ладно, будем считать, что спас. Разберёмся когда-нибудь».
Он резко зачерпнул горсть снега и скомкал его в ладонях.
Дверь подъезда открылась, и человек в распахнутом пальто, оттолкнув часового, бросился к нему: «Иосиф Виссарионович, какими судьбами в этот час?» – «Да ехал мимо, Лаврентий Палыч», – ответил он и ловко бросил в него снежок. Комок снега попал в цель, и он счастливо рассмеялся. Потом нагнулся и слепил ещё один снежок и снова кинул. И опять попал. Теперь он хохотал долго и счастливо. Берия неуверенно засмеялся в ответ и тоже бросил снежок. Они шумно играли в снежки минут пятнадцать. Часовой стоял навытяжку. Во дворе не было ни души. В черноте окон чудились лица.
Ни тогда, ни теперь – никто не расскажет, были это живые человеческие лица или призрачные лики тех двух десятков расстрелянных жителей этого дома – ответработников Коминтерна, сотрудников госбезопасности, членов зарубежных компартий, служащих и просто людей. В каждом из семи подъездов этого дома за те последние два года было расстреляно по два, три человека. Во дворе его по ночам играли в снежки.
Мерецков
Генерал армии Мерецков снова ощутил нестерпимое солнце настольной лампы, купающееся в слезах, сочащихся сквозь дрожь его ресниц, склеенных спекшейся кровью. Он лежал на полу. Человек маленького роста внимательно разглядывает его. Огромный лоб от остальной части его лица отделяют мощные надбровные дуги. Близко поставленные глаза слегка косят. Слишком маленькое лицо. Острый вздернутый нос, рот – куриная жопка и безвольный подбородок. Голова кажется ошибкой природы. Тем не менее крупные уши с мясистыми мочками вровень с затылком создают ощущение уродливой гармонии. Таким иногда становится ребенок, родившийся с заросшим родничком. Человек источает запах ваксы и густого пота. Ему кажется, что Мерецков слишком долго приходит в сознание. В ведре давно пусто. За водой идти не хочется. Заметный живот мешает видеть свою анатомию и в просторных галифе приходится рыться на ощупь. Расставив короткие ноги в начищенных сапогах, он долго мочится на генерала.
– Ну что, говно в человечьей шкуре?
Капитан госбезопасности Борис Родос резиновым шлангом,