загона вырвались овечки,
в речке щуки зарывались в ил.
Сом огромный кверху брюхом всплыл.
Юность всю провел я одиноким.
Раз в общаге, сочинив стишок
спел его девчонкам синеоким.
Их как будто всех пришибло током.
Трое не успели на горшок.
Врач потом сказал: «Культурный шок»
С той поры (давно) меня невольно
слушают шакал и дикобраз
Петь хожу в пустыню, на приволье.
И когда зовут меня в застолье,
зубы крепко сжав, шепчу отказ:
мол, спою, но лишь не в этот раз
И живу не шатко и не валко,
усмиряя пыл своих страстей.
Вслух не стану петь, хоть из-под палки.
Очень окружающих мне жалко.
Пусть хоть и непрошенных гостей.
И особо – женщин и детей
1.27 Ужасная история накануне Рождества
Черной ночью гроза бушевала впотьмах.
Гром рычал и сверкали разряды зарниц.
Люди в страхе дрожали в убогих домах,
на коленях стояли и падали ниц.
В детской спаленке маленький мальчик лежал.
И как все он боялся до спазмов нутра,
и зарылся в подушку, и тоже дрожал,
и молился, чтоб смог он дожить до утра.
Вдруг настало затишье, и шепот в тиши
зазвучал. Леденящими были слова:
– Мальчик, мальчик, я встала уже. Поспеши.
Ты обязан сказать, где моя голова.
И забилось сердечко в груди у него,
холодела, в предчувствии страшном, душа:
что хотело то шепчущее существо
от него, от него, от него, малыша?
В черных тучах сверкнула зарница, бела.
Громыхнуло. И шепот как зуд изнутри:
– Мальчик, мальчик, вот в город уже я вошла.
Говори, где моя голова, говори!
Мальчик молча лежал, как убит наповал,
лишь глазами в испуге на окна косил.
Если б мог, он бы встал, маму с папой позвал,
только встать у него уже не было сил.
Вновь зарница, и грохнул раскатисто гром,
снова шепот загробный раздался в ночи:
– Мальчик, мальчик, уже захожу я в твой дом.
Где ж моя голова? Говори, не молчи!
Желтоватым свеченьем сквозь стену прошло
нечто жуткое, будто гниющая слизь
и шагнуло по комнате так тяжело
что, казалось, все страхи в единый сошлись.
И под тяжестью чьей-то скрипели полы
и сосульки повисли над каждой стеной
И заполнили страшные тени углы.
Снова в комнате шепот поплыл ледяной:
– Мальчик, мальчик, не ты ли лишь из озорства
склеп мой вскрыл и похитил богатство моё?
Говори же скорей, где моя голова!
Так тоскливо в могиле мне быть без неё.
Тут малыш, на кроватке привстав заблажил:
– Погляди, мертвечѝна, как слаб я и мал.
Не зорѝл я ни склепов ничьих, ни могил
и голов никаких я из склепа не брал.
Стен от инея мигом очистилась гладь.
Шепот тише звучал, улетая во тьму:
– Ну