двора оттоманского, искони установленными.
При появлении султана музыка заиграла марш «Мальбруг в поход поехал»; двенадцать придворных чинов попарно открывали ход, с поникшей головой, сложив крестообразно руки. Перед ними шел начальник черных евнухов с обнаженной саблей, позади же еще двое с курящимся фимиамом, и наконец сам султан в сопровождении Рейс-эфендия, сераскира и других важных лиц. На нем была турецкая военная шинель оливкового цвета с капюшоном, шитая вся шелковой цифровкой и золотыми шнурками; две бриллиантовые звезды с полумесяцем украшали широкую грудь, и сей военный знак отличал почти всех его приближенных: высокая красная скуфья в виде митры, шитая золотом с богатейшим бриллиантовым пером, дополняла стройный наряд сего государя, в котором пышность Востока мешалась с европейской простотой. Правильный нос и большие черные глаза давали величественное выражение бледному лицу его; он медленно озирал толпу, слегка кивая головою, и в чертах его были написаны внутренняя тоска и убийственное сознание своего унижения. Таково было сие царственное шествие, более подобное торжеству погребальному. Глубокое впечатление производит на сердце зрелище земных владык, когда рука Провидения тяготеет над ними. Махмуд, окруженный древним великолепием сераля и всей пышностью оставленных им обрядов Востока, внушил бы только благоговение, свойственное величию царскому; но Махмуд, сокрушенный в сердце своей империи, исполненный вместе чувством своего бедствия и величия, Махмуд, наследник славы Муратов, Селимов и Солиманов, на котором в сей роковой миг лежала вся пошатнувшаяся судьба блистательной Порты, заставлял забыть потоки христианской крови, которые пролил, наполняя душу невольным возвышенным к нему участием.
Я нашел в Пере несколько товарищей двухлетнего похода и радостно обнял молодого Бахметева, с которым делил много сладких и горьких минут, под Шумлой и в Адрианополе. Отрадно было в его дружеской беседе посещать живописные окрестности. Вспоминая военную жизнь, мы на борзых конях носились с ним по красным берегам Боспора, и часто посреди великолепнейшего зрелища природы мысль о минувшем или о минувших затмевала в наших взорах сии картины, и мы задумчиво останавливали коней своих над поморьем, стремясь духом в далекую родину. Тогда чувствительнее был сердцу обет мой.
Но я всего более любил посещать с ним большое поле мертвых; кладбище сие, которого каждый кипарис осеняет мраморную чалму, вверенную его тени, служит лучшим гульбищем для жителей Перы. Мрак и тишина его вместе с очаровательными видами Боспора и Анатолии, которые прорезываются сквозь просеки густой рощи, производили глубокое впечатление на сердце. Быть может, сходство кипарисов с мастистыми елями, напоминая дремучие боры родины, влекло меня в погребальную тень их. Быть может, нынешнее состояние Царьграда, где все клонится к обширной могиле, разрытой над прахом Византии, для другого отживающего царства, быть может, дух времени и места,