ни одной даже самой захудалой речушки, самого отвратно пахнущего болотца. А ива есть. Может, дерево это и не ива? Но Беле пока не время об этом думать. Ее ведь ждут! Девочка бежит, несется, стараясь обогнать ветер, но разве посоперничаешь с таким озорником? Ветер всегда на шаг впереди. Куда ни поверни, в какую сторону ни помчись, а ветер, что за чудеса, уже летит тебе навстречу. Беле нравится бежать с ним наперегонки. Беле нравится бежать.
Маме очень нравилось имя дочери – Бела. «Я долго его выбирала, – рассказывала мама, – в детстве обижалась на своих родителей, что они не назвали меня как-нибудь оригинально! Руфь, Эсмеральда, Консуэло. Эх! Поэтому для тебя я очень постаралась. Выбирала между Элоизой и Белой».
Нет! Думаем только о беге! И о том человеке, ради которого бежим! Бела удивилась своим мыслям. О маме девочка всегда любит вспомнить и подумать, если той нет рядом, но сейчас у нее было такое настроение! Как же это описать? Май, воскресенье, пружинистая дорога, счастье от будущей встречи – все это так слилось в ее душе, стало единым с нею, что у нее пока нет сил думать еще о ком-то или о чем-то, даже несмотря на то что ближе этого человека нет никого на планете.
А вот и крона ивы! А вот и милый сердцу заброшенный магазин! И родной человек! Ее Надюшенька. Ее лучшая подружка.
Бела начинает тормозить. Ветер перестает щекотать лицо. Плечи опускаются, легкие становятся тяжелыми, как будто во время бега они куда-то исчезали, а теперь вот вернулись – неожиданно и зло. Дыхание становится учащенным и громким. Оно заглушает все: уютные звуки майского дня, теплые мысли о гармонии и счастье. И слова Надюши. Подруга весело машет ей из-под тяжелых ветвей ивы и что-то при этом говорит. Разве она не знает, что бесполезно разговаривать с человеком, только что обежавшим пол-Земли от Аляски до Нидерландов? Бела останавливается. Она сгибается пополам и опирается ладонями о колени. В ушах звенит. Когда несешься вместе с ветром, радуешься, что тридцать лет назад этот магазин построили на другом конце их села, а вот когда добегаешь до него и стараешься перевести дыхание, злишься на этих дураков. Нельзя что ль было в центре Невесёлкина его воздвигнуть?!
– Если б ты не бежала так быстро, то увидела б, какой почтовый ящик повесили Чурсины, ‒ Надюша каждый разговор начинает с ворчания.
‒ А это так интересно? ‒ удивляется Бела.
‒ Ты разве забыла? Как Чурсин-старший избавился от старого почтового ящика? ‒ Надюша, укоризненно посмотрев на подругу, начинает объяснять. ‒ Он разозлился из-за бесконечных почтовых уведомлений. В течение последних трех месяцев приходили им странные счет-фактуры на оплату газа. Чурсин-старший терпел-терпел: не бранился, не плевался, не колотил мебель и посуду. Был таким символом мудрости и долготрепства, ой, долготерпения. Приходят эти беленькие бумажки, запечатанные, напечатанные, черным шрифтом обработанные. Приходят и в дождь, и в снег, и в самую страшную метель. Приходят ‒ плохие новости с собой приносят. И не видно конца этой горести-напасти. Как же быть? Куда мудру голову сложить? Кому