он до сих пор.
Трискель был жив. Он даже ухитрился выбраться из кровати и подползти (ходить пока не мог) к кромке ила, где скопилось немного воды. Там я его и нашел.
На подносах были суп, черный хлеб и два графина воды. Миску супа Трискель вылакал исправно, но, попробовав скормить ему хлеб, я обнаружил, что пес не в силах как следует разжевать его. Тогда я накрошил хлеба во вторую миску с супом, а после подливал в нее воды, пока оба графина не опустели.
Уже лежа в койке, почти на самом верху нашей башни, я все думал, будто слышу, как трудно ему дышать. Несколько раз даже садился и прислушивался, но звук всякий раз пропадал, чтобы вернуться, едва я снова коснусь головой подушки. Быть может, я просто принимал за него биение собственного сердца. Да, найди я Трискеля годом-двумя раньше, он стал бы для меня божеством. Я обязательно рассказал бы о нем Дротту и всем остальным, и он сделался бы божеством для всех нас. Ныне я воспринимал его как есть, как несчастного, больного зверя, и не мог допустить его гибели – это подорвало бы мою веру в самого себя. Я был (если уже был) взрослым так недолго, что не мог вынести мысли о том, насколько я взрослый не похож на себя в бытность мальчишкой. Я помнил каждое мгновение прошлой жизни, любую мимолетную мысль, взгляд или сон. Судите сами: легко ли мне было разрушить собственное прошлое? Поднеся кисти рук к лицу, я попробовал разглядеть их, хотя и без этого знал, что на тыльной стороне ладоней набухли, проступили вены, а это – явный признак зрелости.
Во сне я снова отправился на четвертый ярус повидаться со своим огромным другом. Из раскрытой пасти его сочилась слюна. Он говорил со мной.
На следующее утро я снова понес клиентам еду и снова стянул кое-что для пса, хоть и надеялся, что он умер. Но он и не думал умирать. Он поднял морду с земли и словно бы улыбнулся во всю свою широченную – будто голова вот-вот развалится на две половинки – пасть, однако встать не пытался. Я накормил его и, уже уходя, вдруг ощутил пронзительную жалость к нему, попавшему в такое плачевное положение. Он полностью зависел от меня. От меня! Им дорожили; его тренировали, точно бегуна перед гонками; походка его была исполнена гордости, и огромную, шириной в человечью, грудь несли вперед мощные, точно колонны, лапы… Теперь он жил, словно призрак. Само имя его было смыто его же собственной кровью. Улучив удобный момент, я наведался в Медвежью Башню и постарался завести дружбу с тамошними. Они принадлежали к собственной, особой гильдии, поменьше нашей, но знаниями обладавшей не менее обширными. Схожесть наших знаний (хотя я, конечно, проникнуть в секреты их мастерства даже не пробовал) изумила меня до глубины души. Оказалось, что у них при возвышении в мастера кандидат стоит под металлической решеткой, на которую выпускают истекающего кровью быка, а в определенный период жизни каждый из братьев берет в жены львицу либо медведицу и после этого смотреть не хочет на обычных женщин…
Все это – к тому, что их взаимосвязь со зверями почти такова же, как наша – с клиентами.