дом, где же дом?
В чёрном футляре, вытянувшись, спит скрипка: ей тесно и нечем дышать.
– Львы?! – встряхнулся прохожий. И я увидел изумительные глаза: по краю агатовых зрачков взмывал, золотясь, огонь. Погруженный в себя синьор взорвался петардой: – Откуда в Генуе львы? Их дом в Африке, мальчик. А у нас… – И он ожил приневоленной птицей, узнавшей дыхание встречного ветра; о небеса! о солнце! море! камни! звуки!
Приблизил он лицо, и я заметил, как нервная полоска рта поджалась и осветилась белизной зубов.
Лицо его играло смехом, словно мозаика светом в глубине собора.
– Синьор! – пытался объяснить я незнакомцу. – Дом с ручками дверными из львиных морд и лап, хвостов!
– Да-а? – удивился синьор, любезно осведомившись. – Скажи, ребёнок, лапа льва с когтями, и втянуты они в подушки иль выпущены для охоты?
Я отпрянул.
– Хорошо, – сочувственно смотрел синьор, пустясь выпытывать: – Дверь, где лев отрастил оранжевые космы и обнажил клыки, разинув пасть?
И, протянув руку, погладил кольца моих волос.
– Почему лев разинул пасть? – я отстранил его руку: к чему клонит худой, как иссохшая камбала, человек с поджатыми к бокам костлявыми локтями?
– Ты видел львов живых? Когда в их космах путается солнце, а гривы светятся корками апельсинов? – не унимался человек. Задумавшись, заметил: – Это рыжий хозяин готов к прыжку. – И пояснил: – В доме «со львами» живёт скрипач.
– Да, синьор, он должен там жить, мне сказали, – ответил я, смущаясь.
– Франческо Ньекко – его имя.
– Да, но…
– Не «но». Да, да и да! – Разошелся человек-камбала с играющим светом лицом, нежным и обольстительным.
На удлинённом жёлтом лице увидеть можно всё: от утомления до вдохновения, что выше суеты.
– Пойдёмте!
– Куда? – я растерялся, но мне льстило его «вы» и я не знал, довериться ему иль оттолкнуть.
– К кому вы шли.
– Стойте! Не пойду, – упёрся я, смутившись и не зная, на что способен прохожий.
– Пойдёшь.
– Нет, нет и нет! – Финита. Всё.
– Франческо Ньекко – я, – признался облегчённо он, скокетничав, довольный: – Так я похож?
– Не знаю.
И ощутил я запах незнакомый, и отступил.
– Духи, – сказал мужчина, улыбнувшись тонко. – Иль наслаждаться ароматом лишь женщины должны? О, красота не претит и мужчинам.
– К-красота? – я поразился. – Мужчинам? Но зачем?
– Синьорино, – непривычно ласков он, изыскан, утончён. – ты полагаешь, от мужчины воняет луком и бельём несвежим? Сие нормально, да? – И округлил огневые с угольными зрачками глаза.
Нормально, да. Чесноком, потом и винными парами. Взопревшими подмышками. Как у папы и его друзей после таверны.
– Бедняга, – пожалел ребёнка с улицы, приободрив: – всё впереди, синьорино!
Он произнёс слова, и я их понял много лет спустя.
– Послушай! – встрепенулся он, – я покажу тебе, пойдём.
Вот дом. Вот ручки с львиными клыками – их выражение непонятно. Обнюхают?