запах опийного мака.
4
После тесноты шатра ночной воздух показался одуряюще свежим. Я дышала и не могла надышаться. Совсем рядом грохотали воды ручья, разнося эхо по ущелью. Пахло влажной землёй и первыми пробивающимися сквозь почву травами.
Людо разминался спиной ко мне. Думала подкрасться к нему на цыпочках, но когда до цели оставалось всего ничего, брат скользнул в сторону и оказался позади меня, взяв шею в захват.
– Ты мертва! – объявил он и тут же фыркнул в ухо: – Топаешь, как кентавр.
Я отвела его руку и повернулась.
– И пахну так же. – Я сунула ему под нос ладонь, насквозь пропахшую всеми мазями и благовониями леди Йосы.
Людо понюхал и сморщил нос.
– Пойдём к ручью – смоешь, – предложил он.
Так мы и сделали.
Пройдя мимо часового, спустились с откоса. Я поплескала на руки, а после мы немного поговорили, обсудив, что нас ждёт в замке. Вздохнув, я приникла к брату и положила голову ему на грудь.
– Не хочу возвращаться в шатёр.
К храпящей вдове и Её Светлости с блудливыми глазами и состоящим из плавных изгибов телом, каждый дюйм которого несёт следы тщательного ухода. И снам, радость от которых превращалась в горький стыд по утрам. Даже Людо не знал про них. Иногда будил меня, если бормотала, и тогда я говорила, что видела наш дом… брат понимал. Но никогда в подобные моменты не упоминала того, кто поселился в моих грёзах, как отрава на дне кубка.
Наконец мы двинулись обратно в лагерь.
– Скоро смена на часах, – сказал Людо. – Кажется, кто-то вышел из палатки.
Рыцарь действительно вышел, только не из палатки, а из кибитки кухарки. Тот самый балагур, щипавший её за ужином. Он замер, мы тоже. Рыцарь перевёл взгляд с меня на Людо и обратно и поправил штаны. А потом мы молча разошлись, словно ничего не произошло.
Когда я вернулась, леди Йоса уже спала – по крайней мере так я решила, устраиваясь на ночь, пока не услышала некоторое время спустя её недовольный голос:
– Не прекратите вертеться и вздыхать, отправитесь спать к мужчинам.
Вертеться я перестала, но ещё долго не позволяла себе заснуть. Едва чувствуя подступающую дрёму, колола руку сорванной возле шатра веточкой шиповника. И всё равно заснула, мечтая ощутить тепло и безопасность. Шутки снов порой очень жестоки… я получила свою иллюзию безопасности.
…трофейная всегда была моим любимым убежищем. Не отпугивал ни специфический запах, исходящий от прибитых к стенам рогов и голов, ни жутковатый отрешённый блеск невидящих зрачков, ни якобы поселившийся тут призрак рыцаря, насмерть затоптанного вепрем, чьи бивни теперь украшали эту комнату. Я любила прятаться здесь, когда мир был ко мне слишком жесток. А мир частенько бывал ко мне жесток, потому что я «упрямая несносная девчонка, наказание для своей матери», по словам моей собственной, и такие, «если не исправляются, рано или поздно получают по заслугам». Исправиться я не могла, и по заслугам получила рано. Смех, звон кубков и звуки виел[19] за стеной лишь усугубляли мои страдания.
От