еще в колыбели. Спрашивается, зачем Тамарке жить, коли она без посторонней помощи себя сопли утереть не может? Сидит в коляске, лыбится и агукает, точно младенец? Испортила жизнь и собственным родителям, и окружающим, особенно ему, Роману. Мамашка-то Тамаркина подобного не выдержала и смылась в неизвестном направлении, бросив мужа и ущербную дочь.
Давно это случилось.
Но, отсутствие родительницы и наличие пьяненько посапывавшего Глеба Геннадьевича сегодня играло на руку самому Зябкину.
Тамарка, хоть и ущербная, но, как-никак, девица поди. Сам Роман не проверял, брезговал – упаси его от подобной чести, но надеялся на то, что хоть и безмозглая, зато с сохранившимся девичеством, тупая девка-инвалидка сгодится для жертвоприношения.
Засунет Зябкин старые кости в странную домовину, да и Тамарку – туда же. Пусть этот чернокнижник сам разбирается – жить ему, али гнить дальше. Как подозревал вампир, чернокнижник давно очухался, но сил не набрался. Они, колдуны, живучие, страсть, особенно те, которых в подобных гробах в землю закапывают. Никто не мог угадать того, что гроб свинцовый земля из себя исторгнуть попытается, а Зябкин мимо проходить будет.
Надеялся молодой вурдалак на то, что мумия чернокнижника быстро со своей жертвой управится, не то, проснувшись на рассвете, терзаемый бадуном Глеб Геннадьевич такой шум учинит, что всему дому тошно станет, коли он дочурку свою недоделанную на обычном месте не обнаружит.
Тамарка и не мрыкнула, стоило лишь вампирской слюне попасть на ее кожу – носом сопела, всхрапывала и вонючими газами воздух портила. Была девка дебела, весом тяжела и обрюзгла. Но, зато, целка, а это, по нынешним временам, в тридцать пять лет, не чудо даже, а диво-дивное.
В саркофаг пока ее впихивал, Зябкин упарился, а затем и кости древние сверху навалил и крышку захлопнул – нехай там, внутрях, сами меж собой разбираются.
Предварительно, правда, заботливый упырь на коже жертвы надрезы легкие сделал, вроде царапин, для того, чтобы, значится, девка кровью пахла, а не только тем, что из использованных памперсов вываливается.
С четверть часа ничего не происходило. Вообще ничего – ни странного, ни понятного. Потом, зашелестело, саркофаг вздрогнул и из глубин его раздался первый звук – стонала Тамарка, всхрапывала и поскуливала, словно битая палкой дворовая сука, лишившаяся своих щенят. Потом и вовсе потеха пошла – саркофаг затрясся весь, едва не затанцевав на продавленном линолеуме, крышка подпрыгнула пару раз, шмякнулась на пол с глухим звуком, да там, в углу и осталась, а из свинцового ящика выползло.. Нечто.
Зябкин поостерегся бы назвать это «нечто» человеком. На человека оно мало походило, пусть даже и на узника концлагеря – голый череп остался голым и блестящим, кости-костями, а рванина-рваниной. Но неопрятная груда больше не лежала тихой кучей, а пыталась передвигаться, сползая с Тамарки куда-то вниз. На пол.
Зябкин покинул свою кровать, широко зевнул и с любопытством заглянул в ящик.
Темные боги и