тумбочки спрятанный кипятильник: хоть чаю попить, может, на душе полегчает.
А мир за широко распахнутыми окнами прекрасен! Высоко в небе сияет солнце, и город мягко тает под его лучами. В палате светло и прозрачно. Над дверью пошумливает кондиционер. Кристя с лицом землистого цвета серьёзным взглядом уткнулась в экран ноутбука, Шахрият тихо сияет знойной красотой во сне, Таша по-турецки сидит на подоконнике, высматривая кого-то на улице. Невозмутимые тёмные пауки размером с десятирублевую монету с непомерно длинными, тонкими, изломанными под углом, лапами торчат над окном.
В раскрытые окна летят приглушенные звуки улицы и шелест листвы. Юго-восточное окно выходит на улицу, на противоположной стороне которой стоят деревянные домики с припаркованными к заборам легковушками. Иногда лязгнет ручка колонки и донесётся живительный звук воды, звонко бьющей по пустому дну ведра. Из другого окна можно увидеть заасфальтированный двор больничного комплекса.
Тишина, покой. Лето! Ничего нет лучше летнего дня и звуков простой незамысловатой жизни. Жизнь…
Фируза потёрла ноющий висок. В памяти снова всплыли воспоминания о том страшном дне, предвестником которого был сон матери.
Мать жила на похожей улочке в центре города в частном доме. Так же сияло лето на улице с высоченными пышными берёзами и тополями. Во дворе дома по праздникам выставлялся большой длинный стол. Так же звонко звякала ручка колонки и весело звенела вода в ведре. Никогда не унывающая, жизнерадостная, гостеприимная, мать любила компании, была общительной. К ней часто заходили соседки, приходили подруги, дочери с семьями. Вкусная еда, оживлённые разговоры, песни… Река её жизни – не без порогов, стремнин, опасных поворотов, житейских переживаний и радостей – в последние годы слегка помутнела из-за кризиса 1998 года, когда долги, взятые в валюте, выросли в рублях в непомерную сумму. В целом жизнь на пенсии её не тяготила и не казалась скучной.
Но последние полгода была грустна, пыталась говорить о том, что скоро умрёт. Все отмахивались. Что за глупости, бабушка прожила девяносто лет, а мама ещё молодая, заболеваний, угрожающих жизни, у неё нет. Но она как будто знала свой срок. Быстро оформила документы по наследованию, подарив дом двум младшим дочерям. Пыталась распределить остальное имущество, но недоумевающие дети не слушали её.
Фируза вспомнила тот последний, шестьдесят седьмой день рождения матери. Хоть и было лето, стол почему-то накрыли в не очень просторном доме. Было тесновато, как всегда, оживленно. Но все заметили в её глазах потустороннюю грусть. И опять разговоры, что скоро уйдет… Все удивлялись: откуда такие мысли?
Через пять дней Фируза вернулась с работы позже обычного, и уже с порога услышала трезвон телефона. Звонила племянница Вика.
– Нанайку[1] убили, – без предисловий сказала она.
Слова показались нелепостью, как будто фразы прорвались из случайного сериала: что значит убили, подумала Фируза, она же не бизнесменка какая-нибудь.
Механически