он увидел доказательство ее немощи, но и нежеланных вопросов, которые были бы заданы, будь трость с ней рядом. Как раз то самое праздное любопытство, было для Лизы, самым мучительным и тяжелым. Она уже давно привыкла, к тому, как люди смотрят на нее, кто свысока, кто с презрением и жалостью, и никогда как на равную им. Вот только больнее эти взглядов были кинжалы любопытства. Тысячи вопросов сыпались на нее, как только собеседник, обнаруживал, в ней эту особенность. Почему она хромает? Что с ней случилось? Не попала ли ненароком под телегу? Не ушибла ли лошадь? И каждый раз, когда ей приходилось отвечать, что ничего дурного не случилось, и что по воле Господа, она родилась именно такой, какая она есть сейчас, и что причина недуга не известна, а лечения не существует, в их взглядах, она неизменно видела и разочарование и потерю интереса, как будто несчастный случай, придал бы ее недугу и шарм, и благородство, и даже романтизм.
И как же все таки люди любят драмы и трагедии и всяческие театральные сюжеты, и отчего то не жалуют привычный ход вещей, и что порой суть вещей проста, и некие явления существуют по большей части сами по себе, без объяснений и тайных знаков, и что некоторые вещи даются нам судьбой не в наказание, и не в назидание, и даже не для искупления, а просто так, по той же причине, по которой облака бегут за ветром, солнце уплывает за горизонт, а в мае самая зеленая трава.
В конце концов, устав наблюдать одну и ту же немую сцену, Лиза решила, что непременно, как-нибудь, не сейчас, а потом, наберется смелости, и дерзнет придумать некую историю, непременно полную и приключений и нужной драмы, где бы в красочных и оттого неправдоподобных событиях бы объяснялось, отчего она хворает каждую зиму и отчего ее шаг так отличается от шага других людей.
Но это потом, а сегодня, повстречав загадочного незнакомства, вышедшего из чащи, она меньше всего хотела объяснять, почему с ней трость, и зачем она ей нужна, ибо даже эти невинные вопросы породили бы неизбежно ряд других, ответы на некоторые из которых она и сама до сих пор не знала и оттого не горела желанием пускаться в пространные рассуждения о предметах мироздания.
Кроме всего прочего, да что уж говорить, самым главным аргументом в пользу того, чтобы спрятать сей постыдный аксессуар, был и тот факт, что, ей не хотелось выглядеть калекой в глазах незнакомого мужчины. И именно сейчас, когда она сидит, а не идет, и ничем не отличается от других барышень ее возраста, а, следовательно, сможет вести себя также как и они, а именно свободно, чего никогда не случалась с ней до этого, ибо ее инаковость делала Лизу неизменным заложником человеческого предубеждения, так как отчего то, один лишь физический изъян, налагал на нее иную роль, нежели она могла бы иметь, будь она такой же как все.
– Простите меня великодушно. Не желал вторгаться на чужую землю, и того меньше помешать вашему уединению. Но коль уж так случилось, и я был вами обнаружен будто вор в кустах, стало быть, спасаться бегством уже поздно, хотя признаюсь честно, был такой соблазн, – произнес