как тогда считал Ярхо, ещё не знавший, что действительно страшная цена – это та, которой он расплатится за своё предательство.
Пускай. Что теперь размышлять.
Прошлое не вернуть, хотя сейчас казалось, что возвратился кусочек их юношества. Что Сармату снова не больше шестнадцати, он до лихого буйства напился с друзьями и случайно попался Ярхо, который смотрел на него живыми глазами, а не осколками вплавленной породы.
Сармат перехватил почти опустевший кувшин, развернулся в кресле и сел полубоком, закинув ноги на подлокотник.
– Расскажешь что-нибудь любопытное? – хохотнул невесело. – Сколько пришлось прирезать пахарей, ожидающих, что придёт он и их защитит? – Его передёрнуло, и Сармат рявкнул: – Умолкни, дура.
Его жена перебирала музыку так тихо, что та тонула в звуке шагов Ярхо, – теперь застыла, сгорбившись над полом. Жалобно звякнули её браслеты, зацепившиеся за ткань юбки.
Если Сармат грубил женщинам, даже самым для него непривлекательным, дело было из ряда вон.
– Вставай, – потребовал Ярхо.
– Что? – Сармат вскинул бровь. – Прости, кажется, я ослышался. – Он тряхнул головой. Зазвенели, столкнувшись друг с другом, золотые зажимы на косах, янтарно-рыжих в освещении этого чертога. – На мгновение мне показалось, что ты что-то мне приказа…
– Вставай. Иначе сам вздёрну.
Окаменевшие мышцы не знали усталости, и Ярхо помнил это, но ему показалось, что гранитный язык несколько утомился.
Сармат медленно убрал ноги с подлокотника, грохнул ступнями об пол. Набычившись, подался вперёд. Зашипел:
– Всё ли хорошо с твоей булыжной головой, братец?
Трезвый или слегка захмелевший, Сармат никогда бы не посмел сказать подобное. А такой – смог. Он немного путался в словах, но держался сносно, хотя Сарматовы глаза стали совсем шальными, пылающими, и это его выдало: мертвецки пьян. Ещё чуть-чуть, и рухнул бы без чувств.
Твёрдая рука сгребла за ворот, потянула вверх.
Ярхо не чувствовал ни досады, ни раздражения, ничего. И вместе с тем ощущал нечто слабое, слегка теплившееся. Отголосок того, что бушевало бы пламенем в сознании человека, но едва докатывало до него, облачённого в камень. Как шум прибоя, доносившийся из-за далёких скал.
– Я подавляю мятежи, – выдавливал Ярхо медленно, и каждое его слово рокотало. – А ты здесь напиваешься до полусмерти.
Брат оглушённо колыхнулся в хватке. Будь он трезв, легко бы вырвался – Ярхо даже не до конца сжал пальцы на рубахе.
Отдавать приказы воинам было не в пример легче, чем объяснять Сармату, какой же он испугавшийся Хьялмы дурень. Толку защищать подходы к Матерь-горе, если в ней – чудовище, день ото дня слабеющее от безвылазного сидения и страха?
Ярхо сделал движение – не удар даже, а резкий щелчок по лицу, в четверть силы. Сармат задохнулся и, словно подломленный, рухнул в кресло.
Брат согнулся вдвое, помедлил. Он поднёс к носу пальцы, и те тут же окрасились алым; кровь струйками потекла