новенький, весь в смазке, самозарядный пистолет, чем-то похожий на бельгийский браунинг, но во многом отличный от него. Я таких раньше не видел.
– Для гостей ничего не жалко, – с радушной улыбочкой заявил Егор Петрович. – По блату из Тулы прислали. Есть там конструктор-умелец… гхы, гхы… Прилуцкий, клопа ему в онучи. Он эту штукенцию еще до войны смастерил, теперь дорабатывает. Выпустили опытную партию, передали в армию для испытаний. Ну и мне перепало… Бьет на полсотни шагов, в магазине девять патронов. Пользуйся! А я уж по старинке, с наганчиком…
Я грел в руке маслянистую рукоятку и не спускал глаз с камня. Благодаря своей зоркости видел его до трещинки, да так увлекся разглядыванием этих самых трещинок и сколов, что чуть не прозевал появление главных действующих лиц. Они отделились от стоявшего поодаль ельника и направились к камню. Пятеро, на плечах серые накидки, каждый шаг сопровождается негромким бряканьем. Несут продолговатый сверток… нет! Это человек, закатанный в подобие ковра: с одной стороны торчат ноги в башмаках, а с другой – голова с нахлобученным на нее мешком. Человек молчит, но он жив – это можно определить по дерганью стоп.
– Ц-ц-ц-ц… – зацокал Птаха нервически.
– Цыц! – оборвал его Егор Петрович свирепым шепотом. – Не спугни!
Люди в накидках свалили ношу под камнем, аккурат там, где были закопаны останки Кушты. Тихо-тихо посовещались на непонятном мне языке, встали кольцом, и самый высокий из них выдернул из-за обвитого вокруг бедер ремешка саблю. Да! Подлинную, кавалерийскую, еще и наградную, судя по золоченому эфесу. Не иначе прибрал у убитого офицера-беляка.
Мы и ахнуть не успели, как она взлетела и опустилась на лежавшего. Его голова в мешке мячиком отскочила вбок. Палач и его четверо помощников взревели, а мы, не сговариваясь, дали по ним залп. От волнения попали только в одного, и то не насмерть. Он скукожился, схватившись за предплечье, упал на колени, остальные прыснули кто куда.
– Стоять! – мамонтом вострубил Егор Петрович. – Уголовный розыск!
Кто б его послушал! Вогулы, за исключением раненого, всосались в ельник – только мы их и видели. Птаха рванул за ними, стреляя наобум Лазаря, а мы с субинспектором подбежали к мученику, что на наших глазах лишился самого ценного.
Однако нас отвлек задетый пулей вогул. Он повалился наземь и катался с боку на бок, зажимая кровоточащую рану. Егор Петрович вздернул его за шиворот, рыкнул мне:
– Нам теперь этого субчика для суда сберечь надо, клопа ему в онучи! Через него и на сообщников выйдем. Они у нас ответят… гхы, гхы!
Я дал вогулу подзатыльник и, невзирая на скулеж и сопротивление, оторвал рукав его замурзанной рубахи, сделанной из растительного волокна. Ранение оказалось пустячным – свинец пробороздил мякоть, кость не задета. Если унять кровь, то через неделю-другую все заживет. Я разодрал оторванный рукав на полосы, скрутил из них жгут, перетянул вогулу руку пониже локтя. Он уже не скулил, таращился на меня выпученными глазищами. Не вязалось у него в мозгах, почему