чужу-дальну на сторонушку,
На чужу-дальну незнакомую.
Раздувалися знамена белые:
Наперед идут новокорпусны,
Впереди везут артиллерию,
Позади едет сильна конница,
Славна конница кирасирская.
Уж как все веселы идут,
Веселы идут, принапудрены…
Почти так всё и было в начале похода. По части пудры авторы нисколько не преувеличили. Маршировали как по Марсову полю. Торжественные, но и встревоженные.
Вот ведь беда: молва о непобедимом немецком воинстве перешла в фольклор и охватила солдат… Даже седоусые ветераны шли, как на убой, не верили в собственные силы, воевать не желали. Даже народные песни, посвящённые противостоянию с пруссаками, получались жалостливые и унылые:
Не былиночка во чистом поле зашаталася —
Зашатался же, загулялся же удал добрый молодец
В одной тоненькой коленкоровой беленькой рубашечке
Да во красненькой он во своей во черкесочке.
У черкесочки назад полушки были призатыканы,
Басурманскою кровью злою они призабрызганы.
Увидала его родимая матушка из высокого терема:
«Ты, дитя ли мое, мое дитятко, дитя мое милое?
Ты зачем, на что, мое дитятко, пьяно напиваешься,
По черной-то грязи, мое дитятко, ты валяешься?»
«О ты, мать ли моя, матушка родимая!
Я не сам-то собой, моя матушка, пьяно напивался:
Напоил-то меня, моя матушка, прусской король,
Напоил-то меня тремя пойлами, всеми тремя разными:
Как и первое его поилице – свинцова пуля,
Как второе его поилице – пика острая,
Как и третье его поилице – шашка острая,
Шашка острая, отпущенная,
Для меня-то, доброго молодца,
эти поилица приготовлены, насычены,
Эти поилица были для меня разные,
К ретиву-то серди были больные.
Развеять такой гипноз может только победный опыт – это Румянцев хорошо понимал. С офицерами он общался дружелюбно, но и не без строгости. Вокруг него уже в Прибалтике, в затянувшейся прелюдии похода, создавалась истинно армейская атмосфера.
Накануне назначения в армию, которой предстоял прусский поход, Румянцев шутил на дружеской пирушке, отмечая генеральский патент. В феврале 1756-го он прибыл в Ревель – в Лифляндскую дивизию. Но в мае формирование армии продолжилось в Риге. Румянцев занялся формированием гренадерских рот – и показал редкую придирчивость и преданность службе. «Поручики Семен Дятков – стар, Савин Теглев – слаб, подпоручик Михайла Ильянин – мал, рядовые: Пахом Беляев, Василий Филипьев, Козьма Уткин… – слабы, а солдаты второй и третьей шеренги малы и в том полку, следственно, быть неспособны», – выговаривает Румянцев командиру Нарвского полка, из гренадерских рот которого следовало сформировать новый полк. Он вникает в мелочи, заботится об амуниции, о снаряжении солдата: «На