квитанции за квартиру… куда я шла с работы… и ничего не помню… я помню, что моего второго мужа звали Вадик. И что он пил. Это все ушло куда-то, будто бы я спала, видела сон, долгий, проснулась и пытаюсь вспомнить детали, а они утекают из рук песком.
– Если хочешь, – сказал я тогда, – мы с Ритой подтвердим твою личность здесь. И ты уедешь домой.
– Домой? И что?
– Ну не знаю. А как еще? Ну можно еще ко мне. Мы что-то придумаем. Я подниму хай, скажу, что они лишают пенсионера права устроить личную жизнь. Поднимем архивы иммигрейшн. Посмотрим, что у тебя с гринкартой. И ты хоть с завтрашнего дня, с сегодняшнего, можешь у меня жить. Это точно лучше, чем в твоей конуре, или в общаге, или в шелтере.
И вот про шелтер я… зря сказал. Она фыркнула, замолчала, потом говорит:
– Если ты говоришь о шелтере, то считаешь меня бездомной? Так понимать?
Я говорю, «прости, извини, ерунду смолол, да и вообще, при чем тут бездомная, я вообще не ставил цели тебя обидеть».
– Это мой дом, там, внизу, – говорит она, – какой бы ни был, все равно мой, пока рент плачу. И я все время форточку закрываю, когда ухожу. Знаешь, зачем? Воровать там, конечно, нечего. Просто, если будет потоп, и форточка будет наглухо задраена, есть шанс, что затопит не все.
Мы еще немного посидели, я покурил. И она говорит: «Я все думаю, может, он ее обижает? Не разрешает общаться с матерью? Может, он ее запер? Может, она к телефону не может подойти?»
– Я не знаю.
– Игорь, знаешь, сколько мне лет?
– А есть разница?
– Шестьдесят два. Скоро пенсионный возраст. Но пенсии у меня не будет. Буду работать, убирать. Вон Рене, в соседнем доме живет. Ей восемьдесят три, и тоже без документов. Но она бойкая старушенция, она, такое ощущение, лет десять точно протянет, хотя… кто знает. Я не знаю. И Рита не знает. И ты не знаешь.
И мы опять посидели, я покурил, она встала, подошла к ограде, пересела на нее, чтоб смотреть на меня в упор. Улыбнулась. Раз, другой. И говорит:
– Интересно, как хоронят таких, как я?
Я не знал. Мне нечего сказать было. Оставалось три дня до ее решения. Я считал.
Она сползла с ограды и похромала в сторону дома. Прошла метра три, обернулась, говорит: «Увидимся». И пошла дальше.
И не стало ее.
– То-о есть? – спросила Лена.
– Ну, Рита говорит, что видела, как она в тот вечер зашла к себе. Открыла форточку. Рита спать пошла. Приходит утром – форточка опять открыта. И открыта, и открыта все время, что-то Дайна ни гулять, ни на уборку не идет. Весь день сидела, смотрела – форточку никто не закрыл. На второй день как-то нехорошо ей стало от этой форточки. Она снова была открыта. Рита вниз спустилась, стучит – никто не открывает. Раз, второй, третий стучит – мало того, что никто не открывает, так там, внутри, еще и тишина мертвая. Пошла звонить в полицию. В полиции спрашивают, в чем дело, она говорит – знаю женщину одну, она вошла к себе в дом и уже вторые сутки не выходит. Вы что, спрашивают, следите