какое-то на удивление дикарское пение, на заднем плане которого, казалось, слышен был топот босых ног и бой тамтамов. Они продолжали в том же духе ещё секунд тридцать. Во время припева часто ощущался особый эмоциональный подъём. Отчасти это был гимн мудрости и величию Большого Брата, однако в большей степени это был акт самогипноза, намеренный уход в бессознательное состояние с помощью ритмического шума. Уинстону казалось, что всё внутри у него замерзло. Во время Двухминутки Ненависти невозможно не разделить общего сумасшествия, но это нечеловеческое повторение «Б-Б!.. Б-Б!» всегда приводило его в ужас. Конечно, он пел вместе со всеми – невозможно было этого не делать. Скрывать свои чувства, контролировать лицо, делать то, что делают остальные – такова была инстинктивная реакция. Но был какой-то промежуток, длиной в две секунды, во время которого его глаза могли его выдать. И было это точно в тот самый момент, когда произошла эта важная вещь… если она, и в самом деле, произошла.
На мгновение он поймал взгляд О’Брайена. Перед этим О’Брайен встал. Он снял очки, и как раз поправлял их на носу этим своим характерным жестом. И была какая-то доля секунды, когда их глаза встретились, и пока этот момент длился, Уинстон знал… да, он ЗНАЛ!.. что О’Брайен думает то же самое, что и он сам. Послание, которое невозможно было понять неправильно, было передано и получено. Как будто два их сознания открылись, и мысли перетекли из одного в другое через взгляд. «Я с тобой, – казалось, говорил ему О’Брайен. – Я точно знаю, что ты чувствуешь. Я знаю всё о твоём презрении, о твоей ненависти, о твоём отвращении. Но не беспокойся, я на твоей стороне!» А затем эта вспышка интеллекта исчезла, и лицо О’Брайена стало таким же непроницаемым, как и у всех остальных.
Вот и всё. Да он уже не был уверен, произошло ли это на самом деле. Из таких инцидентов никогда ничего не вытекало. Результатом их действия было лишь то, что ему удавалось сохранять веру, или надежду, что были враги Партии ещё и кроме него. В конце концов, не исключено, что слухи о подпольных конспираторах не лишены оснований, не исключено, что Братство существует на самом деле! И при всех этих бесконечных арестах, признаниях, казнях, невозможно было до конца поверить, что Братство – всего лишь миф. Были дни, когда он в него верил, были – когда нет. Не было никаких свидетельств, только мимолётные проблески, которые могли ничего и не значить: обрывки услышанных разговоров, едва различимые надписи на стенах в туалете… Иногда, даже, когда встречались два незнакомых человека, незначительное движение руки, которое выглядело как условный знак. Всё это были только предположения – вполне вероятно, что он всё это придумал. Он отправился в свою кабинку, больше не взглянув на О’Брайена. Идея предпринять какие-либо последующие действия после этого краткого контакта едва ли могла прийти ему в голову. Было бы невероятно опасным, если бы он даже знал, как именно можно что-либо предпринять. Секунду или две они обменивались двусмысленными взглядами, и на этом история заканчивалась. Но даже этот