Сегодня вы будете есть легкое рыбное блюдо, вдохновленное Дебюсси, а мясное потяжелее – я слушал Рахманинова.
– Оскар – не совсем обычный дантист, – заметил Юрген, – уверяю вас, Гриша, он намного образованнее иного гуманитария. Именно Оскар и научил меня понимать искусство. Поверьте, скоро вы обнаружите, что в нашем обществе врач – фигура вовсе не удаленная от прекрасного.
– Это разумно, когда два холостяка решают жить вместе. Вы давно догадались, что так удобнее? – продолжал Гриша бестактные вопросы.
– Уже десять лет.
– И радуемся каждый день, – добавил Оскар.
– Десять лет! – восхитился Гриша. – Какой исключительный пример дружбы. – Он прикинул, получилось бы прожить с Пинкисевичем десять лет под одной крышей, и отверг эту идею.
Оскар извинился и ушел на кухню дать распоряжения прислуге. В гостиную вошел новый персонаж. Гузкина представили старому сухому человеку с лицом, похожим на раздавленную вафлю – оно сплошь состояло из трещин и морщин; глаза однако смотрели бойко. Старик плеснул себе шерри и устроился в кресле.
– Мой отец приехал провести с нами пару недель. Наконец-то Оскар сможет поговорить о музыке – я в ней профан. Это Гриша Гузкин, крупнейший художник России. Отец, кстати, бывал в России, – сказал Юрген.
– А, вы бывали в России, герр Фогель? Давно ли?
– Jа, много лет назад.
– Обязательно поезжайте теперь – там много перемен.
– В России наконец победила демократия, – объяснил Фогель-младший отцу.
– Ah, so. Давно пора. Не знаю, как вы жили раньше, – Фогель-старший нахмурился, – общество показалось мне довольно нецивилизованным.
– Да, вы правы, – горько сказал Гриша Гузкин и деликатно скушал оливку, а косточку положил в пепельницу, – Россия отброшена в своем развитии на много лет назад коммунистической диктатурой.
– Но искусство, – вставил Фогель-сын, – искусство Россию спасет. Как это предсказал Достоевский. Вот Гриша, – объяснил Фогель-сын Фогелю-папе, – Гриша делает по-настоящему радикальное искусство. Он обличает пороки своего отечества.
– Это правильно, – сказал Фогель-старший.
– У Гриши есть полные сарказма полотна. Невозможно смотреть без искреннего смеха на этих фанатичных пионеров. Такие бетонные лица, ха-ха-ха!
– Пионеры, ah so, – сказал старый Фогель.
– Дело не только в пионерах. Пороки общества, – сказал Гриша Гузкин, – к моему великому сожалению, укоренены в нашей истории. Знаете ли вы, как тяжело пробиться свободной мысли через асфальт прошлого.
– Прекрасный образ, Гриша, – сказал Фогель-сын. – Асфальт прошлого. Коммунизм, колхозы, пятилетки, пьянство, антисемитизм…
– Вот, говорят, арийский антисемитизм, – заметил Фогель-отец. – В нас и не было никакого антисемитизма. Никогда!
– Как вы правы, – вежливо поддержал Гузкин, – в русских антисемитизма гораздо больше, чем в немцах. О, как там, в России, развит антисемитизм!