топтался. Я же и скорую, и милицию! Перепугала ты всех, матушка.
– А милицию зачем?
– Как же! А ворюга! Собственными очами видела его, голубонька. Думала, убил он тебя. Нет. Лежишь без кровинки в лице. И не дышишь. А он с окна так и сиганул.
– Здесь же Аркадий оставался! – вырвалось у вдовы, округлившей глаза. – Господи! С ним что?
– Помнишь, матушка. Помнишь, голубонька. Ну вот, память и возвращается. Может, видела что?
– Да при чём я? С Аркадием Викентьевичем что?
– А его и не было уже. Я же тебе только что всё, как есть, поведала. Что с тобой?
– Аркадий Викентьевич возле меня беспокоился. А потом как провалилась. До сих пор голова раскалывается, – обхватила голову обеими руками Семиножкина, тяжело приподнялась и села на кровати. – Видения непонятные и шум в ушах.
– Вызвать «скорую»?
– Обойдусь.
– Звони в милицию, – подхватила со столика телефонный аппарат соседка и сунула ей. – Номерок мне оставили.
Она вытащила из кармана халата листочек, нацепила на нос очки, прочла громко:
– Донсков Юрий Михайлович. Серьёзный мужчина. Больше твово Аркадия в два раза.
– Да что же с ним?
– А спит, поди, твой Аркадий. А тот, из милиции, приказал немедля звонить ему, как очухаешься.
– Я всё же сначала Аркадию Викентьевичу…
– Это уж ваше дело, – обидевшись, поджала губы соседка, но не отошла, засуетилась возле Семиножкиной, постель на кровати поправлять принялась.
Трубку на другом конце провода никто не поднимал, сигналы возвращались обратно, терзали слух длинными нудными гудками, мотали нервы.
– Спит? – соседка присела рядом. – Да и что ему сделается? Звони в милицию, Серафимушка.
– Да что же в милицию? Я жива, здорова.
– И ты мне не веришь? Говорю же, гремел кто-то у вас в зале. У меня слух чуткий. Лазил там жулик. А может, и украл чего, если бы я его не спугнула.
– Кому быть, Матрёна Никитична? – махнула ладошкой Семиножкина. – Причудилось. Ключи ведь только у тебя. Дверь, гляжу, не сломана. Разгрома никакого ты не видела, сама сказала.
– Да ты встань. Глянь сама, голубонька, – забегала соседка вокруг кровати. – Ты со сна-то впрямь не в себе. То я второпях да впотьмах, а то ты сама. Чего мне понять! И милиционер не присматривался особо, сказал, когда хозяйка подымется, заметит чего неладное, тогда и станет он меры принимать. Вот ты и пройдись, может, унесли чего.
– Невмочь мне, – покачала головой Семиножкина. – Голова болит, как чумная я вся. Аркадий бы был…
– Да что значит твой Аркадий?
– Одна я осталась, Никитична, одна, – расплакалась вдова. – Навалилось всё на меня. Когда Дмитрия Филаретыча привезут? Не сказали ещё?
– Сказали, матушка, сказали, – всплеснула руками соседка. – Забыла я с перепугу. Бегала к медикам Тоська с первого этажа, успокоили её: завтра хоронить можно.
– Завтра? – Семиножкина совсем побледнела, упала грудью на подушку. – Не перенесу я похорон, Никитична. Сама помру.
– Вызову-ка