в прозрачную небесную высь, ища там спасение. А ведь он бросил! И за редкой папироской потянуться заставить его могла лишь особая, крайняя нужда!
Проняло Павла Никифоровича. Что же я о себе стану толковать? Шеф поставил такую задачку, что как говорится!..
– В общем, – повернулся наконец Федонин, сумрачно прокашлялся, словно поперхнулся коварной костью, и слеза в глазах, – поди туда, не знамо куда, но принеси то, не знамо что. Так получается?
Я кроссвордов не любитель и только пожал плечами. К тому же работал-то всего ничего. Я в этой конторе только принюхивался, можно сказать, и притирался, ожидая из любого угла подвоха. А особенно от разлюбезного Павла Никифоровича. Ещё не забылась история с гордецом Яковом Готляром, которому вместо уголовного дела старый лис кирпич в портфель сунул. И сдул спесь с орла. Но это другая история…
– Ну что же, тогда, как учили люди поумнее нас?..
Я терялся в догадках, кого он имел в виду, но глазом не моргнул, слушал.
– Будем начинать сначала?
Это и звучало вопросом, и выглядело не гениально, но было уже кое-что.
– Задача у тебя, Палыч…
Я чуть было не поперхнулся и глаза вытаращил – начинают сбываться мои опасения.
– Не дёргайся, как карась на сковородке, – прищурился он на меня. – Я же за старшего в нашей, так сказать, только что созданной следственной группе?
– Какая группа? Вы, Павел Никифорович, несколько агравируете.
– Подразделение! – назидательно подвёл он большой палец к моему носу. – По раскрытию, так сказать… инцидента, может быть, исторического значения… Взял бы блокнотик, что ли. Ты и у шефа сидел, как у тёщи на блинах.
Я на него от души покосился – сам-то он не лучше там выглядел. Но смолчал, пусть, думаю, покуражится, раз начал. Поглядим, чем всё кончится.
– Значит, так… в архивах пороешься. Поднять, посмотреть надо будет, что сохранилось с тех героических времён. Уголовное дело, конечно, изучишь от корки до корки, расстрельное же дело, такие дела вечного хранения… Заглянешь, так сказать, свежим глазом в тот революционный период нашей великой страны. Покопайся в материалах этого… самого! Как его?
– Атарбекова, – буркнул я совсем невесело. – Только кто мне позволит?
– Что?
– Это ж тогдашняя Чека! Хлеще нашего КГБ.
– Хуже, боец, – помрачнел Федонин, мне показалось, он оглянулся по сторонам, ёжась весь, будто на него морозом лютым дохнуло с летнего небушка. – Я тех времён не застал, а ты и подавно. Это, брат, особый отдел такой был…
Он помолчал, воздуха набирая, и медленно договорил, значительно приостанавливаясь время от времени:
– Особый отдел… южной группы войск… армии Восточного фронта… нашего края. Наделённый, кстати, чрезвычайными полномочиями. К стенке за пустяк могли поставить любого. Одно слово того Атарбекова знаешь чего стоило? Встречные в подворотне прятались, когда он по улице шёл. Борода чёрная и маузер