размеренными. «Этот новый мир… – произнес Грэм. – Я не понимаю его. Но почему?.. Сколько этих «почему»! Они, верно, и летать научились, и чего только не могут… Попробую вспомнить, как это все начиналось».
В первую очередь его удивило, какими смутными стали впечатления от его прожитых тридцати лет. Грэм смог вспомнить только обрывки, какие-то не слишком важные эпизоды. Лучше всего сохранились детские воспоминания; он вспомнил школьные учебники и уроки арифметики. Затем он обратился к более значительным событиям своей жизни, вспомнил давно умершую жену, ее магическое влияние на него, теперь исчезнувшее, вспомнил своих соперников, друзей и врагов, вспомнил о важных решениях, которые ему приходилось принимать, о годах лишений и, наконец, о своей напряженной работе. Вскоре вся прежняя жизнь, казалось, предстала пред ним, хотя и покрытая дымкой, налетом – словно потускневший металл, который можно отполировать заново. Воспоминания были печальны – стоило ли полировать этот металл? Чудом он вырвался из той невыносимой жизни…
Грэм вернулся к своему нынешнему положению. Попытался разобраться с фактами – напрасно. Запутался в клубке противоречий. Сквозь вентилятор виднелось розовое рассветное небо. Из темных закоулков памяти возникла старая навязчивая мысль. «Я должен уснуть», – сказал он себе. Сон казался блаженным отдыхом от умственного напряжения и от нарастающей боли и тяжести в конечностях. Он подошел к странной небольшой кровати, лег и скоро уснул.
Поневоле Грэму пришлось основательно ознакомиться со своим жилищем, ибо заключение его длилось три дня. За все время никто, кроме Говарда, не появлялся в его комнатах. Загадочность его дальнейшей судьбы перемешалась с загадочностью пробуждения и как бы затмила ее. Грэм явился человечеству словно для того, чтобы оказаться упрятанным в это непонятное одиночное узилище. Говард приходил регулярно, принося укрепляющие и питательные напитки и легкую приятную пищу, несколько непривычную для Грэма. Всегда тщательно запирал за собой дверь. Вел себя обходительно, однако посвящать Грэма в события, которые происходили за звуконепроницаемыми стенами, явно не желал. Насколько мог вежливо Говард избегал разговоров о положении дел во внешнем мире.
Эти три дня Грэм много и напряженно думал. Сложил воедино все увиденное, все изощренные уловки, которые изобретались, чтобы помешать ему видеть больше. Обсудил сам с собой почти все детали своего положения и дал им истолкование. Благодаря этому уединению он смог осмыслить происходившие с ним события. И когда наступил момент освобождения, он был к нему готов…
Поведение Говарда все больше укрепляло в Грэме впечатление о своей значительности. Вместе с Говардом в дверь словно врывался ветер важных событий. Вопросы Грэма становились все более целенаправленными и определенными. Говард увиливал от них, повторяя, что пробуждение Грэма застало всех врасплох и к тому же совпало с потрясениями в обществе.
– Чтобы объяснить это, мне пришлось бы рассказать вам нашу