не то, чтобы богобоязненно, скорее по привычке – От еды сколько дней отказывался… Ещё легче должен был стать. Помирал, на отрока годков шестнадцати схожий, прозрачный весь. А словно камения тащу. Меркушка, ты кого замотал-то? Не перепутал? У нас вчера трое покойников было, так другие двое – потяжелее. Ничего тебе поручить нельзя, сколько тебя, межеумка, ни мордуй!
–Того, кого надо замотал – огрызнулся юноша – Ты один умный?
–Так вы его ещё и не кормили? – нахмурился возничий.
– Сам, он! Сам! Сам! – испуганный тем, что звякнуло металлически в голосе столичного гостя, воскликнул Спиридон – Горделивый был. За гордыню сами знаете плата какова, грех страшный! Что на том свете, что на этом. Брашно5 наше, видать, не по нраву пришлась! С блюд золочёных, видать, яство принимать привык. А где ж… Где ж мы ему тут яства-то возьмём, вкупе с блюдами?
Спиридон ехидно оскалился.
– По-хорошему с ним думали поступать, как велено. Так он в первый же день Ивашке голову миской расколотил. Вот как!
Возничий сжал кнут на поясе. Захотелось снять, да хлестнуть по морде побольнее. Презирал он зверенышей этих ещё сильнее царских изменников и охальников, с коими его разделяло пламя Пытошной избы. Те хоть за своё стояли. Кто за что. А эти чего чужим мукам радуются? Он им монету звонкую за работу платит. Делай дело, да не рассуждай много, особливо, ежели Господь способностей к хитросплетениям мысли не дал. Так нет же. Как ни приедет, так со своими разумениями набрасываются.
Спохватился столичный гость. Руку от кнута отнял. Положил на собственную щёку, точно зубная боль одолела. Вспомнил, что сам не лепше, да и участие своё в случившемся тоже припомнил. Но успокоил сам себя быстро.
«Моё дело – малое. Тоже приказы исполнять, я человечишко подневольный»
Лукьяныч обернулся в сторону Белого озера. Вспыхнуло цветом клюквенным солнце, воду окрасило. Да не впервой всё это видеть, а маята такая, будто черти смертушки Лукьяныча решили не дожидаться. Навалились нынче всем гуртом.
Закричали дурным голосом чайки. Углядели в воде добычу. Всё никак не уснут прихвостни бесовские.
«Да чей приказ нынче-то я исполнил? – подумал возничий, находясь в той растерянности, которой верный пёс государев не помнил с юных лет своих. Тёмные глаза Иоанна вспомнились, когда посылал разобраться, что к чему. Ох и страшны были глаза эти. Погибель так смотрит. А как приехать и доложить, ещё страшнее станут.
Вспомнилась и длань с перстеньком фряжским, басурманским. На перстеньке зверь диковинный, Григорий таких не видывал. Тоже фряжский. Лошадь – не лошадь, коза не коза. Рог один, изо лба растёт. По разумению Лукьяныча – забава нечистая, дьявольская, да кто он такой чтобы знати указывать, что на себе носить, чем себя украшать? Кольми паче длань высыпала перед ним мешок золотых.
– Хватит? Подсобишь, голубь? Избавишь нас от напасти и позора, почёт тебе. Не избавишь…
–Не пугай – рявкнул Лукьяныч. Стукнул кулаком по столу так, что деньги на пол посыпались.
Зазвенели,