отделении в три часа ночи. Она назвала меня «очаровательным садистом», понаблюдав за тем, как я выпроводил левого пациента на улицу. Тоном заботливого палача я проговорил рутинное объяснение: показаний к экстренной госпитализации нет, дообследование и лечение в терапевтическом отделении ЛПУ по месту жительства. На вопрос: «Как я отсюда уеду в три часа ночи?» я ответил: «Откуда я знаю? Я врач, а не начальник транспортного цеха!»
– Положите меня в больницу! – заголосил он. – Я болею, мне плохо!
С выражением немного участливым я сказал:
– Сочувствую, мне очень жаль вас. Если бы в моих глазах жили слёзы, они бы избороздили моё лицо.
– Я не доживу до утра, я умру прямо здесь в коридоре!
– Да ладно, все вы так говорите… одни обещания…
– Я приеду домой, умру, и напишу на вас жалобу, что вы во всём виноваты.
– Хорошо, но только в обратной последовательности: сначала напишите жалобу, а потом уж помирайте…
Пациент убыл, мы с Валерией остались в смотровом кабинете вдвоём. И, начав обсуждать больных, плавно перешли на другие темы. Мы долго говорили, глядя друг другу в глаза, буквально растворяясь друг в друге… банально и пошло звучит, тьфу, какая гадость, но, прошу, о Читатель, прощения, других слов подобрать не могу. Её речь лилась музыкально и гладко, а лёгкая дизартрия очень ей шла. И если в начале нашей беседы в моей голове крутились слова одной известной песни «Она хочет быть чьей‑то малышкой…», то в конце у меня уже не было сомнений, чьей именно малышкой Лера хочет быть.
Потом было всё, как с Алиной в фазы притяжения: Валерия приходила пообщаться со мной в те дни, когда не работала. Официально, причина её появления в БСМП в эти дни была не жажда общения со мной. Это была необходимость появиться на кафедре, на которой она проходила аспирантуру, или сходить в отдел кадров, и так далее. Однако, судя по нашим беседам, по интересу, который она ко мне проявляла, у меня сложилось впечатление, что у нас не случайные встречи по работе, а самые настоящие свидания, – хоть и без ресторанов и прогулок по ночному городу, но с некими химическими элементами, превращавшими общение в тягучий сеанс двустороннего гипноза.
Так получилось, что солировал в основном я, ибо удивительных историй в моей жизни было гораздо больше, чем в её: развитие бизнеса и его банкротство, разборки, уголовные дела… Я рассказывал ей о своих планах, о том, что мечтаю восстановить прежнее благосостояние, вернуться в Петербург, развивать свой медийный проект. Она была приятным и внимательным, в отличие от многих, собеседником, помнила всё, что я ей рассказывал, это её занимало, она интересовалась, как развиваются те или иные события.
– Ну, и как ты собираешься выходить из ситуации? – спрашивала она меня, имея в виду нахождение в провинции, в этом пространстве патологии, в этой дыре, где я застрял, как слива в ж*пе; а также сроки, когда я двину к огням столицы.
– Ну… ты же понимаешь, бывалые мужчины