в чудовищных объемах.
Особенно ей понравилась идея, что все болезни происходят от душевных переживаний и только настройка души может изменить физическую оболочку. Лена открывала мир заново. Оказывается, человек страдает полнотой, потому что изнутри его распирает чувство обиды. Путь к стройности пролегал через прощение. А худоба означала, что человек пытается спрятаться ото всех, стать невидимым, что говорит о его чувстве вины. Избавься от этого комплекса, прости себе все и начнешь набирать заветные килограммы.
Читая такую литературу, Лена освоила терминологию. Особенно чарующе звучало «прожить боль», «открыться удару и последовать за его импульсом», «войти в поток»… Это означало нечто смутное, но многообещающее. А про тантрический секс она вообще могла говорить часами. Антон пытался уточнить этот момент, все-таки вопрос секса его интересовал сильнее, чем «проживание боли». Лена объяснила, что это когда твоя энергия соединяется с энергией другого человека, что дает наивысшее наслаждение. Антон сделал вид, что понял.
Тандем Антона и Лены получился довольно крепким. Все время они проводили вместе. Лена обрела слушателя, который ее не перебивал. А Антон нашел собеседника, с которым можно было молчать.
Прежде чем помочь себе, Лена решила попрактиковаться на Антоне. Все, о чем она читала в книгах, все техники медитаций и ухода в астрал, примерялись на Антона. Из уважения к Лене, а может из-за боязни ее обидеть, он честно пытался следовать ее рецептам. Увы, практической пользы это не принесло.
Летом они поехали в Тибет. Там их разъединили, определив жить на мужскую и женскую половины ашрама, и запретили разговаривать. Обет молчания должен был помочь сконцентрировать внутреннюю энергию. Лене молчание давалось с трудом, а Антон блаженствовал. Даже вегетарианство и многочасовые медитации не показались ему тяжелым испытанием.
Однажды, сидя в позе лотоса, Антон впал к странное состояние. Что-то вроде дремы, но с яркими ощущениями. Он почувствовал странный запах и сразу его узнал: так в детстве пахло из гаража соседа, который варил там брагу. Правда, двора того давно нет, на его месте вырыли котлован для нового дома. Но в Антоне каким-то образом слились воедино и знание о котловане, и стойкое присутствие двора во всех его проявлениях. Запахи, звуки, шероховатость стола, по которому он катает свою машинку. Ту самую, с отломанной фарой. Он видит себя мальчиком и одновременно осознает себя взрослым, что кажется таким естественным. Разглядывать себя маленьким очень интересно. У Антона растет внутри что-то теплое и большое, растекается по телу и ему становится так хорошо, как никогда не было.
Но тут во двор вбегает овчарка. Все с визгом разбегаются, кто куда. И только Тоха остается на месте. Взрослый Антон кричит ему: «Беги!» – но маленький Тоха его не слышит, он продолжает катать машинку. Антон рвется вперед, загораживает собой малыша, но собака проходит сквозь него. Она подходит к мальчику и, свесив язык, смотрит на него. Ее глаза похожи на большие черные камушки, вставленные