два этих дня?». Цветаш встал и просеменил своими коротенькими ножками по огромному кабинету. Он приоткрыл дверь и нежно так приказал: «Людмилка, принеси нам пожалуйста три чая, баранки, три бутербродика, ну как ты можешь и по стопочке. Хорошо?». Закрыв двери он подошёл и вновь сел на стул у придвинутого стола. «Не переживайте Вы так. Мы с Ираклием выросли вместе на одной площадке. Его родители в блокаду погибли под обстрелом, и он жил у нас в семье, вернее и семьи—то не было, папа мой погиб на фронте, мама не дожила до войны умерла от туберкулёза ещё в тридцать девятом мне шести ещё не было и меня, а потом и Ираклия, воспитывала моя бабушка, мамина мама, баба Ксения или Ксюша, как мы её называли тогда. Блокада была страшной. Голод и постоянные обстрелы. Нам правда повезло хоть с этим, в наш район не попадало, или очень редко прилетало. С голодом было хуже. Мы с Ирашей придумали зимой ловить рыбу при обстрелах. У нас был такой сачок на длинной палке и сани, с загнутыми с обеих сторон полозьями, чтобы можно было в обе стороны тягать. С разбитой немецкой легковушки мы спёрли сидушку и прикрутили её к саням. Во время обстрелов мы не уходили в бомбоубежище, а прятались около какой-то из многих речушек, под мостами. Когда в реку попадал снаряд был взрыв, и рыба глушеная всплывала, вот тогда кто-то из нас ложился на сани и грёб по льду к полынье с сачком, подцеплял рыбинку и второй вытягивал первого таща его за привязанную верёвку. В начале мы были одни. Потом стали появляться и последователи, начались драки за улов. Мы то с Ираклием маленькими тогда были, нам по девять лет. Но всё равно иногда у нас были и хорошие уловы, бывало бабушка даже меняла рыбу в ресторане, который работал всю войну, на хлеб. Потом мы организовали с ним ловлю птиц—воробышков, синичек и разных там мелких. Они от голода тоже сдыхали, а мы их ловили на кормушки, это такой коробочек с крышкой и подпираешь его палочкой, которую ставишь на такую же палочку внутри коробка. А в коробке зерно. Птица садится на палочку, она падает внутрь коробка и крышка закрывается. Мы ходили на кладбище на «пескари», там много было птиц. Наловим с пару десятков, посадим в клетку, а потом бежим на конный двор воровать в яслей зерно Лошадям конюхи одевали на морды мешки, а туда сыпали овёс или там, что есть. Вот подойдёшь к лошади, чтобы тебя не видели, и ладошку в мешок. Если не успела съесть, вытаскиваешь горсть и так к каждой. Ловили, били за это, но отпускали. А мы прикормим чуть птиц. А потом бабушка такой бульон нам варила. Грех конечно об этом не то что говорить, даже вспоминать, но мы выживали как могли тогда. Ираклий рос, а я как будто бы застрял в детстве. Мы ходили вместе и нас дразнили «Пат и Паташёнок». А с весны и до осени мы с бабушкой перебивались огородами. В Ленинграде все свободные клумбы были засеяны брюквой, картофелем, бураком и всем, что только достали, чтобы посадить. Вот так мы росли. Когда освободили город от блокады стало чуть легче, и мы пошли учиться. Снова в одном классе. Потом мы вместе поступили в ремесленное училище по плотницкому делу, но после его окончания
