молодых горцев – участников состязаний: они оглушительно смеялись, высоко запрокинув головы, до тех пор, пока звуки их голосов, многократно усилившись, не отражались эхом от горных склонов и скатывались в ущелья, как будто вырвавшись из глоток легиона демонов преисподней.
Сын Мастера был первым среди первых. Он прыгал, как олень, дрался, как черт, и голос его был подобен реву дикого буйвола. От меня не укрылось, что многие завидовали его красоте и силе, а некоторые втайне ненавидели его, но все – повиновались ему беспрекословно. Действительно, это было замечательное зрелище: видеть, как он владеет своим худощавым телом, как легко даются ему прыжки и игры, как гордо он вскидывает голову – подобно благородному оленю, как встряхивает своими золотыми кудрями, как стоит в окружении своих сверстников – румяный и сияющий, с горящими глазами. И как прискорбно было сознавать, что страсти и гордыня уже навсегда поселились в этом прекрасном теле, казалось бы, специально созданном для того, чтобы вместить душу, способную прославлять Создателя!
Уже начинало смеркаться, когда настоятель, Мастер, святые отцы и все знатные гости поднялись со своих мест и отправились по домам на отдых. Для остальных праздник продолжался, продолжались возлияния и танцы. Поскольку я вместе с отцом-келарем выполнял обязанности виночерпия, то и дело наполняя пивом кружки из огромной бочки, то мне пришлось остаться. Остался и молодой Рохус. Не знаю, как это случилось, но неожиданно он очутился возле меня. Взгляд его был тяжел и говорил он надменно.
– А, это ты, монах… – произнес он. – Тот самый, что умудрился на днях оскорбить весь честной народ.
Я постарался ответить, как и подобает, – смиренно, но почувствовал закипающую во мне греховную ярость:
– О чем ты говоришь?
– Будто не знаешь… – с насмешкой в голосе сказал он. – А теперь запомни, что я скажу. Если ты еще хотя бы раз заговоришь или еще как-то проявишь свое доброе отношение к этой девчонке, я тебе преподам урок, который ты не скоро забудешь. Вы, монахи, привыкли величать свое бесцеремонное нахальство добродетелью, но я-то этот трюк знаю, и тебе не удастся водить меня за нос. Запомни это, ты – монашек, а то не спасут тебя ни твоя смазливая физиономия, ни твои наивные глазки.
С этими словами он повернулся ко мне спиной и зашагал восвояси, но я еще долго слышал в ночи его голос – сильный и звонкий, его песни и его смех. Ни к чему скрывать – то, что этот грубый, наглый человек неравнодушен к прелестной дочери палача, сильно взволновало меня. Я понял, что его чувства к ней лишены благородства, иначе он, напротив, стал бы благодарить меня за доброту, проявленную к ней. Страх за судьбу бедной девочки охватил мою душу, и вновь в молитве я обратился к своему святому хранителю, словно обещая ему, что неусыпен буду в заботах о ней, оберегая ее так, как он повелел мне. И я ощутил, как восхитительная божественная сила вливается в мои жилы, укрепляя меня. О, Бенедикта, я не буду слаб на моем пути: ты должна быть спасена