бы на место униженной общественной власти и обессиленных судов, или придется ходить вечно в полном вооружении, как средневековая аристократия, и тогда общее рабство будет следствием анархии и слабости.
Но не только личная свобода, не только общественный порядок, – сама нравственность, общественная совесть, находится в опасности, развращается и разрушается уголовным правосудием, не имеющим твердых начал или руководимым ложными принципами. Когда правосудие хочет обнять всю область нравственности, оно, наконец, доходит до того, что уничтожает всякое различие между уголовным законом и нравственным долгом. Но так как уголовный закон может поражать только видимое, то нравственность будет состоять в искусстве не быть пойманным, честным человеком будет тот, кого правосудие никогда не поймало с поличным, и тогда лицемерие станет на место религии и добродетели. С другой стороны, мера наказания будет тогда мерою нравственности деяний: деяние, строго наказуемое, будет считаться более преступным, чем деяние, наказуемое слабо, которое будет считаться простительной погрешностью; признаком же невинности или нравственности деяния будет считаться неупоминание его в Своде законов. Так, в нашем обществе украсть у миллионера ничтожную серебряную монету, находясь у него в услужении, или разбить стекло его шкафа считается преступлением, потому что так называет это деяние уголовный кодекс и назначает за него сообразное наказание. Напротив того, преступление, которое бывает причиною семейных раздоров и бесчестия, которое подкапывает основы нравственности и развращает общество, так же как и домашний очаг – прелюбодеяние, которое закон называет проступком и за которое можно отделаться заключением в тюрьму на несколько месяцев, считается у нас почти торжеством и украшением виновного; его наказание считается публичным признанием за ним очаровательных качеств, непреодолимой силы над сердцами, и пролагает ему путь к будущим победам. Лучше полная безнаказанность, чем такое насмешливое наказание, в особенности если принять во внимание материальные убытки для обманутого мужа. Но я еще возвращусь к этому щекотливому вопросу. Покамест я ограничиваюсь только общим указанием на некоторые самые дурные следствия наказательной системы, не основанной на разумных началах.
Еще другим путем уголовное право может стать средством порчи общественной нравственности, а именно, когда оно становится в прямой оппозиции к нравственному закону и к самым законным влечениям человеческого сердца; когда оно, например, старается привести виновного к признанию посредством свидетельства против него самых дорогих ему лиц, когда оно называет преступлением – как это делало наше прежнее законодательство – недонесение известных покушений, когда оно принуждает жену доносить на своего мужа, детей – изменять своему отцу, или даже когда оно насильно, под страхом наказания, хочет заставить признать дозволенным то, что запрещается природой, совестью