одну из склянок с плавающими глазами.
– Вы не назвали имени студента, – негромко сказал Арехин.
– Имени? – Пеев заглянул в блокнотик. – Валентин Кожинов, он открывает список жертв.
– Я говорю о другом студенте. О том, кого вы погрузили в холодный сон.
– Холодный сон? Пусть холодный сон. А имя его… Имя его полиции известно. Это Матвей Доронин.
Арехин посмотрел на Сашку, впрочем, больше для порядка. Сашка дернул головой – полиция, как же? Они – не полиция, а революционный уголовный сыск.
– Боюсь, мне… нам об этом ничего не известно.
– Не удивительно. Полицию разгромили в первые революционные дни, погибли архивы, пострадали люди… Насколько я помню, Доронин попался во время второго убийства, его схватили, доставили в полицейский участок, допросили, а потом, при пересылке в тюремный изолятор Доронин бежал, выказав невиданную силу. Трое конвоиров серьезно пострадали.
– У него оказалось оружие?
– Руки. Зубы.
Пеев помолчал, затем продолжил:
– Я потому и не сообщал в полицию об этих посылочках. Знал, что Матвей Доронин в розыске, что именно он – подозреваемый номер один во всех ужасных убийствах. Рассказать, что он посылает мне глаза своих жертв – значило только связать свое имя с убийцей, привлечь ненужное внимание полиции. А я еще и подданный враждебной страны…
Потом свершилась революция, погибли сотни, тысячи людей, в гражданскую счет идет на миллионы. И вот приходите вы, новая полиция новой власти.
– Мы не полиция, – вскинулся Сашка.
– Прошу прощения, – без малейшей иронии ответил Пеев. – Уголовный сыск, конечно. Надеюсь, вы сделаете больше, чем полиция прежнего режима.
– Мы постараемся, – пообещал Сашка.
– Но почему – глаза? И почему – вам? – спросил Арехин.
– Не знаю. Быть может… быть может, он меня не любит. Или, напротив, любит, как понять мысли сумасшедшего? Я считаю, что он каким-то образом пытается оживить головы своих жертв. А когда это не удается, извлекает глаза, консервирует их, и присылает… Думаете, я сам не ломаю голову, почему – мне?
– А список жертв? Он ничего вам не говорит?
– Некоторые из этого списка были моими студентами.
– А последняя жертва? Елизавета Смолянская?
– Она посещала лекции профессора Бахметьева, но после его кончины прекратила. Мы были знакомы, хотя гораздо лучше я знаю ее сестру Наталию.
Дверь без стука распахнулась:
– Доктор, там больному хуже стало, – позвал санитар. С порога слышалась сивуха.
– Иду, иду, – Пеев поднялся. – Извините, должен вас покинуть.
– Я вас провожу. Только два вопроса. Тот доктор, в клинике которого вы проводили эксперимент, кто он и где он?
– Клиника перед вами, сейчас это госпиталь для раненых. До революции она принадлежала доктору Вандальскому, Петру Николаевичу. Сразу в феврале он написал дарственную на клинику на мое имя – не знаю,