и приглядываться не станет.
Он зашел на кухоньку. Таз там был, медный, большой.
– А вода в кране?
Странно, но и вода в кране была тоже.
– Следовательно, из таза кровь он мог смыть.
Помойное ведро стояло на месте.
Арехин выглянул в коридор.
– Надежда Викторовна, вы, часом, не знаете, сколько ведер было у вашей сестры?
– Что? – не поняла вопрос женщина.
Арехин повторил.
– Она, как, впрочем, и я, хозяйством особенно не занималась. До революции не было необходимости, а после – нечем, собственно, и заниматься. Ведер у нее было два. Одно черное, другое – эмалированное, с цветочками. Она в него крупу, что крестный привез, высыпала. Высыпала, крышкой накрыла, да еще и чугунный бюстик Ломоносова сверху поставила – чтобы мыши или крысы не добрались. Он тяжелый, бюстик, на полпуда.
Бюстик Арехин нашел в углу. Крупу в мешочке – на нижней полке книжного шкафа. А эмалированное ведро в цветочках вместе с крышкой исчезло.
– Да уж… Вы, Александр Александрович, будто присутствовали при убийстве.
– Что присутствовали, они же и убили-с, – вставил Лютов.
– Вы, кажется, что-то сказали? – повернулся к нему Арехин.
– Пошутил. Я, знаете, шучу, часто и в неподходящее время. А в подходящее – не шучу. Это от нервов.
– Бывает, бывает,– оглядывая комнату в последний раз, пробормотал Арехин. Ключ в замке, беспорядка, можно сказать, никакого, кроме обезглавленного трупа.
– Да, еще… – он опять выглянул в коридор. – У вашей сестры были дорогие вещи? Золото, драгоценности?
– Не было ничего. Мы с сестрой еще в шестнадцатом году решили, что будем жить самостоятельно, только своим трудом. Если откровенно, и не откуда было нам ждать сундуков золото. Отец обходился жалованием, служил честно, состояния не нажил. Матушка… Ее мать, наша бабушка, баронесса фон Корф, действительно, богата. Ей сейчас девяносто два года, мы – ее единственные родственники, но бабушка весной четырнадцатого уехала в Стокгольм, а прежде всё до последнего лужка продала, обратила деньги в золото и увезла туда же, в Швецию.
– Дальновидно… – он вновь вернулся в комнату, тихо спросил у Оболикшто:
– Полагаю, уголовный сыск моргом для хранения тел убиенных не располагает?
– Правильно полагаете.
– А куда же помещаются тела?
– На кладбище, куда ж ещё. Увозят, да и в яму.
– А… как их увозят? Я говорил, что довольно долго отсутствовал в Москве и новых порядков не знаю.
– Обыкновенно. Уборочный отряд. Сделаем заявку, завтра, самое большое – послезавтра и увезут. Впрочем, тут есть сестра. Может, она возьмется похоронить?
Арехин промолчал. Стал в сторонку, наблюдая, что, собственно, будут делать Оболикшто и Лютов.
А ничего. Позвали Петрушенко, дали ему бумажку с лиловой печатью, на которой химическим карандашом что-то написали, вот и все.
– Ордер для уборочного отряда, – пояснил Оболикшто.
Выходя, он же сказал сидевшей на табуретке Надежде Викторовне:
– Если хотите хоронить