любителем нарываться на неприятности. Его любимым занятием было лечь между рельсами, чтобы над ним проехал груженный углем поезд. Видимо, Гордон считал себя бессмертным. Дядя Гордон еще до моего рождения иммигрировал в Австралию и стал профессиональным поисковиком ископаемых в пустынях в районе горного хребта Дарлинг. Меня назвали в его честь.
Католицизм моей бабушки был не просто частью ее духовного мира, но и активно влиял на жизнь всей семьи. Она нанялась экономкой к отцу Томсону, которого при мне всегда называла отцом Джимом. Этот добродушный человек всегда был для меня членом семьи. Святой отец будто сошел со страниц романа П. Г. Вудхауса: говорил с акцентом представителей высшего класса, был интеллектуалом без царя в голове, появлялся в доме деда и бабушки в сутане, биретте[8], белом воротничке и очках, словно Иисус, и ходил в сандалиях (правда, надетых на черные носки). Агнес была просто без ума от отца Джима. Церковный сан, невиданная начитанность отца Джима и птичий язык представителя высшего класса ударили в голову простой ирландке из Сандерленда. Между ними не было никакой сексуальной связи, но Агнес только и говорила «отец Джим сделал это» и «отец Джим сделал то», и бедный Том лишь только изредка мог вставить слово. Обычно он сидел в углу, наигрывал мелодии старых шлягеров на своей мандолине, задумчиво глядя в никуда и тихо напевая песню без слов.
К тому времени, когда я появился на свет в октябре 1951 г., бабушка с дедом переехали в Ньюкасл, где отец Джим получил должность пастора в женском монастыре Доброго Пастыря, расположенном в северо-восточной части города. Проживавшие в монастыре монахини вели обучение и отвечали за школу сбившихся с пути девушек, а еще работали в прачечной, в которой стирали алтарные покрывала и постельное белье священников. Мне не разрешали подходить к заблудшим девам. Мой дед выполнял функции истопника и топил углем печь, расположенную в подвале монастыря, а также на микроавтобусе забирал грязное белье и возвращал его белоснежным. Он крутил самокрутки, ходил в старом джинсовом комбинезоне и черном армейском берете. Дед был очень лаконичен. Есть семейная история, как однажды за обедом отец Джим начал размышлять вслух, о чем расскажет на проповеди в это воскресенье.
«Около пяти минут»[9], – тихо произнес дед и заслужил за это испепеляющий взгляд жены и недоумевающий взгляд священника. Мой дед был колоритным персонажем. Меня удивляла его способность долго молчать, а также волосы, росшие из носа и огромных ушей, которые становились все больше, по мере того как его тело постепенно усыхало.
Дед с бабушкой жили в двухэтажном доме на территории монастыря (отец Джим у них столовался). Рядом с домом стоял другой, в котором жила семья Дули, отвечавшая за монастырскую ферму. Старик Дули отводил меня в свинарник, чтобы показать, как кормят свиней, пугая историями о том, что огромные свиньи перекусывают детей пополам просто потому, что могут это сделать. К тому же мне говорили,